Мы словно никак не могли достичь дома; он висел перед нами, как во сне, парил, медленно вырастая, но не приближаясь; Ринго несся за мной следом, постанывая от испуга, а позади, поодаль — крики и топот копыт. Но наконец добежали; в дверях — Лувиния, на этот раз в отцовой шляпе, рот открыт, но мы не останавливаемся. Вбежали в кабинет — бабушка стоит у поднятого уже кресла, приложив руку к груди.
— Мы застрелили его, бабушка! — выкрикнул я. — Мы застрелили сволочугу!
— Что такое? — Смотрит на меня, лицо стало почти того же цвета, что и волосы, а поднятые выше лба очки блестят среди седин. — Баярд Сарторис, что ты сказал?
— Насмерть застрелили, бабушка! На въезде! Но там их вся армия, а мы не видели, и теперь они скачут за нами.
Она села, опустилась в кресло как подкошенная, держа руку у сердца. Но голос ее и теперь был внятен и четок:
— Что это значит? Отвечай, Маренго! Что вы сделали?
— Мы застрелили сволочугу, бабушка! — сказал Ринго. — Насмерть!
Тут вошла Лувиния — рот все так же открыт, а лицо точно пеплом присыпали. Но и без этого, но и самим нам слышно, как на скаку оскальзываются в грязи подковы и один кто-то кричит: «Часть солдат — за дом, на черный ход!» — и они пронеслись в окне мимо — в синих мундирах, с карабинами. А на крыльце топот сапог, звон шпор.
— Бабушка! — проговорил я. — Бабушка!
У всех у нас словно отнялась способность двигаться; застывши, мы глядим, как бабушка жмет руку к сердцу, и лицо у нее как у мертвой и голос как у мертвой:
— Лувиния! Что ж это? Что они мне говорят такое?
Все происходило разом, скопом — точно ружье наше, грянув, взвихрило и втянуло в свой выстрел все последующее. В ушах моих еще звенело от выстрела, так что голоса бабушки и Ринго и мой собственный доносились как бы издалека. И тут бабушка произнесла: «Быстро! Сюда!» — и вот уже Ринго и я сидим на корточках, съеженно прижавшись к ее ногам справа и слева, и в спину нам уперты кончики полозьев кресла, а пышный подол бабушкин накрыл нас, как шатер, — и тяжелые шаги, и (Лувиния рассказывала после) сержант-янки трясет нашим ружьем перед бабушкой.
— Говори, старушка! Где они? Мы видели — они сюда вбежали!
Нам сержанта не видно; упершись подбородком себе в колени, мы сидим в сером сумраке и в бабушкином запахе, которым пахнет и одежда, и постель ее, и комната, — и глаза у Ринго точно блюдца с шоколадным пудингом, и мысль у нас одна, наверно, у обоих: что бабушка ни разу в жизни не секла нас ни за что другое, кроме как за ложь, пусть даже
— Вы ошибаетесь, — сказала бабушка. — В доме и на всей усадьбе нет детей. Никого здесь нет, кроме моей служанки и меня и негров в их домиках.
— И этого ружья вы тоже знать не знаете?
— Да. — Спокойно так сказала, сидя прямо и неподвижно в кресле, на самом краю, чтобы подол скрывал нас совершенно. — Если не верите, можете обыскать дом.
— Не беспокойтесь, обыщем… Пошли ребят наверх, — распорядился он. — Если там двери где заперты, отворяй прикладом. А тем, кто во дворе, скажи, чтоб прочесали сарай и домишки.
— Вы не найдете запертых дверей, — сказала бабушка. — И позвольте мне спросить хоть…
— Без вопросов, старушка. Сидеть смирно. Надо было задавать вопросы раньше, чем высылать навстречу этих чертенят с ружьем.
ebooksa