— У нас будет город, — сказал Пибоди. — Церковь уже есть — это домик Уайтфилда. И поспешим построить школу, когда дело дойдет до нее. Но здание суда мы начнем строить сегодня же; у нас уже есть что поставить туда и превратить его в суд: железный ящик, что мешается под ногами в лавке Рэтклиффа вот уже десять лет. И тогда у нас будет город. Мы даже подобрали ему имя.
Тут Петтигрю выпрямился, очень медленно. Они глядели друг на друга в упор. Через минуту Петтигрю спросил:
— И что?
— Рэтклифф говорит, тебя зовут Джефферсон, — сказал Пибоди.
— Да, — сказал курьер. — Томас Джефферсон Петтигрю. Я из старой Виргинии.
— Родственник ему? — спросил Пибоди.
— Нет, — ответил Петтигрю. — Мама назвала меня в его честь, чтобы мне перешло немного его удачи.
— Удачи? — переспросил Пибоди.
Петтигрю не улыбнулся.
— Совершенно верно. Мама имела в виду не удачу. В школу она не ходила и не знала слова, какое ей было нужно.
— Ну и перешло? — спросил Пибоди.
Петтигрю не улыбнулся и теперь.
— Извини, — сказал Пибоди. — Постарайся забыть.
И добавил:
— Мы решили дать городу имя Джефферсон.
Тут Петтигрю, казалось, даже перестал дышать. Он стоял, маленький, щуплый, бездетный и холостой, безнадежно одинокий, лишенный всяческих уз, и лишь глядел на Пибоди. Потом задышал, поднял скребницу и повернулся к лошади. Пибоди на миг показалось, что он вновь принимается чистить лошадь. Но вместо того, чтобы провести скребницей, курьер просто положил ее на бок лошади и с минуту стоял, чуть склонив голову и глядя в сторону. Потом вскинул лицо и взглянул на Пибоди.
— Можно бы назвать замок в этом индейском счете «деготь», — сказал он.
— На пятьдесят долларов дегтя? — удивился Пибоди.
— Смазывать фургоны до Оклахомы, — сказал Петтигрю.
— Да, можно бы, — согласился Пибоди. — Только город уже называется Джефферсон. Теперь этого уже никогда не забыть.