Но слепая не тронулась с места, приземистая и незрячая, она стояла на дороге, преграждая ее, и не сводила своих глаз с молодой.
— Ты, — сказала она. — Я не говорю о тех дураках, что слушали его и заслужили за это смерть. Я говорю о том иностранце, анархисте, который их погубил. Взяли его? Отвечай.
— Он тоже там, — сказала женщина с ребенком, снова порываясь идти. Пошли.
Но слепая не двинулась, лишь повернула лицо к женщине с ребенком, едва та заговорила.
— Я спрашиваю не об этом.
— Вы же слышали, я сказала, что его тоже расстреляют, — ответила женщина с ребенком. Она протянула руку, будто хотела коснуться слепой и отстранить ее. Но не успела, старуха, несмотря на свою слепоту, ударила ее по руке.
— Пусть ответит она. — И снова обратила слепые глаза на младшую. — Его еще не расстреляли? Чего молчишь? Ты собиралась сказать многое, когда подошла к ним.
Но младшая лишь смотрела на нее.
— Ответь ей, — сказала женщина с ребенком.
— Нет, — прошептала та.
— Вот как, — сказала слепая. Мигать ей было незачем и не от чего, но она замигала. Потом ее лицо стало быстро поворачиваться к пространству, разделяющему младшую и женщину с ребенком. Не успела слепая заговорить, как младшая съежилась, испуганно глядя на нее. Теперь голос слепой был мягким, вкрадчивым.
— У вас тоже есть родные в полку, а? Муж, брат, жених?
— Да, — сказала женщина с ребенком.
— У которой? — спросила слепая.
— У всех, — ответила та. — Брат.
— А может, и жених? — спросила слепая. — Отвечай.
— Да, — сказала женщина с ребенком.
— Значит, я не ошиблась, — сказала слепая и резко повернулась к младшей.
— Ты, — сказала она, — можешь притворяться здешней, но меня не проведешь. У тебя не тот говор. А ты, — она резко повернулась к женщине с ребенком, — даже не француженка. Я поняла это, когда вы обе еще там появились неизвестно откуда и сказали, что отдали свою повозку беременной женщине. Обманывайте тех, у кого нет ничего, кроме глаз, им остается верить всему, что они видят. Но не меня.
— Анжелика, — сказал старик тонким, дрожащим, неуверенным голосом. Слепая не обратила на него внимания. Она стояла лицом к обеим женщинам. Или ко всем трем — третьей тоже, к старшей сестре, еще не сказавшей ни слова; взглянув на нее, нельзя было понять, заговорит она или нет, и даже если бы она заговорила, это был бы не язык обычных и знакомых страстей: подозрения, презрения, страха или гнева; с молодой женщиной, обратившейся к ее сестре по имени, она даже не поздоровалась, остановилась она лишь потому, что остановилась сестра, и, спокойно, невозмутимо глядя по очереди на говорящих, должно быть, просто дожидалась с безмятежным и бесконечным терпением, когда сестра пойдет снова.