Старый негр закряхтел. Кряхтение было спокойным. Он высунул руку из-под одеяла, откинул его, передвинул ноги на край кровати и сказал парню:
— Подай мне ботинки и брюки.
— Послушайте, — сказал связной. — Времени нет. Через два часа рассветет, а я должен вернуться. Вы только покажите мне, как подать знак, сигнал.
— Вы не сможете сделать его правильно, — сказал старый негр. — А если и сможете, я все равно пойду с вами. Может быть, я тоже ждал этого.
— Вы же сами говорили, что немцы могут открыть по нам огонь, — сказал связной. — Не понимаете? Опасность, риск вот в чем: кое-кто из немцев может выйти навстречу нам. Тогда стрелять начнут и те и другие, с нашей стороны и с ихней — чтобы перекрыть нам дорогу огневым валом. Они так и сделают. Ничего другого им не остается.
— Значит, вы передумали? — сказал старый негр.
— Вы только покажите мне знак, сигнал, — сказал связной. Старый негр, опуская с кровати ноги, снова закряхтел, спокойно, почти беспечно. Чистый, незапятнанный капральский мундир был аккуратно повешен на стул, под стулом были аккуратно поставлены ботинки с носками. Парень взял их и теперь стоял на коленях у кровати, держа носок, чтобы негр сунул в него ногу.
— Вы не боитесь? — спросил связной.
— Разве впереди у нас мало дел, чтобы затрагивать этот вопрос? раздраженно ответил старый негр. — И я знаю, что вы спросите потом: как я собираюсь добираться туда? Могу ответить: я безо всяких добрался до Франции; думаю, что смогу одолеть еще каких-то шестьдесят миль. И я знаю, что вы скажете на это: я не смогу ходить там в этом французском костюме, если со мной не будет генерала. Только отвечать мне не нужно, потому что ответ вы уже нашли сами.
— Убить еще английского солдата? — сказал связной.
— Вы сказали, что он жив.
— Я сказал, может быть.
— Вы сказали: «Надеюсь, что он жив». Не забывайте этого. Связной был последним, кого часовой хотел бы видеть. Но часовой увидел в то утро, не считая заступившего на смену охранника, который принес ему завтрак и теперь сидел напротив, приставив винтовку к стенке.
Часовой был под арестом уже почти тридцать часов. И только: лишь под арестом, словно яростными ударами прикладом позапрошлой ночью он не только заглушил ставший невыносимым голос, но и каким-то образом отделил себя от всего человечества, словно эта ошеломляющая перемена, это прекращение четырехлетней крови и грязи и сопутствующий ему спазм тишины забросили его на этот скрытый под землей уступ, где не было видно людей, кроме сменяющихся охранников, приносящих еду и сидящих напротив до прихода смены. Дважды за все это время в проеме входа внезапно появлялся сопровождающий дежурного офицера сержант, кричал «Смирно!», и он вставал с непокрытой головой, охранник отдавал честь, входил дежурный офицер, торопливо бросал положенный по уставу вопрос: «Жалобы имеются?» — и уходил.
Накануне он пытался заговорить с одним из сменяющихся охранников, потом кое-кто из них пытался заговорить с ним, но и только, таким образом вот уже более тридцати часов он, мрачный, угрюмый, неисправимый сквернослов, ворчун, в сущности, лишь сидел или спал на своей земляной полке, равнодушно дожидаясь того, что сделают с ним или с тишиной или с ним и с ней, когда (и если) в конце концов примут решение.
Потом он увидел связного. В тот же миг он заметил мелькнувший пистолет — связной ударил им охранника между ухом и краем каски, подхватил его, когда он стал падать, уложил на полку, потом отошел, и часовой увидел пародию на солдата — неумело накрученные обмотки, мундир, не сходящийся на брюшке, выросшем не от сидячего образа жизни, а от старости, и под каской — лицо шоколадного цвета, которое четыре года назад он пытался поместить в закрытую книгу своего прошлого и оставить там.
— Это уже пятый, — сказал старый негр.
— Ничего, ничего, — торопливо и жестко ответил связной. — Он тоже жив. Думаете, я за пять раз не научился этому? — И торопливо обратился к часовому: — Не волнуйся. От тебя требуется только бездействие.
Но часовой даже не взглянул на него. Он смотрел на старого негра.
— Я говорил, оставь меня в покое, — сказал он. Но ответил ему связной, так же торопливо и жестко: