— Рэтлиф знает. Рэтлиф был там. Он знает. Знает, кто твой отец. А я знаю от Рэтлифа. Я уверен. Разве я когда-нибудь тебе лгал?
— Нет, — сказала она. — Вы единственный человек на свете, кто мне никогда не солжет, это я знаю.
— Вот видишь, — сказал я. — А я тебе в этом клянусь. Я клянусь, что Флем Сноупс твой отец. — Она и тут не двинулась с места; только слезы, как вода, не брызнули, а полились безмолвно и быстро по ее лицу. Я подошел к ней.
— Нет, — сказала она, — не трогайте меня, — и поймала, схватила обе мои руки, крепко стиснула пальцами и прижала к груди. — Когда я думала, что он не мой отец, я ненавидела их обоих — и ее и Манфреда. Да, да, я все знала про Манфреда: видела, как… они смотрят друг на друга, как разговаривают — каким голосом, как произносят имя друг друга, и мне было невыносимо, я их обоих ненавидела. Но теперь, когда я знаю, что он мой отец, все изменилось. Я за нее рада. Хорошо, что она любила, хорошо, что она была счастлива. Теперь я могу плакать, — сказала она.
23. В. К. РЭТЛИФ
Это было похоже на состязание, похоже, что Юрист засунул себе в карман динамитный патрон, запалил конец длинного шнура и теперь ждет — подойдет кто или же не подойдет, чтобы затоптать огонь вовремя. Вроде скачек наперегонки — то ли ему удастся наконец отослать Линду из Джефферсона и самому наконец избавиться навсегда от всего сноупсовского племени, то ли он сам взорвется, а с ним и все прочие, его окружающие.
Нет, какое там состязание. Во всяком случае, не с Флемом Сноупсом, потому что состязаться могут только двое, а Флем Сноупс тут был ни при чем. Скорее если он и участвовал в этом, то как судья. Нет, он даже и судьей не был. Похоже было, что он сам с собой играет в какую-то спокойную, тихую игру, вроде как пасьянс раскладывает. Теперь у него было все, ради чего он приехал в Джефферсон. Даже больше. Он получил и то, о чем он до приезда в Джефферсон и понятия не имел, что ему этого захочется, потому что до тех пор он и не знал, что оно существует. Теперь у него был банк, и деньги в банке, и президентское кресло, так что теперь он не только мог следить, чтобы деньги не украл какой-нибудь мошенник двадцать второго калибра, вроде его родича Байрона, но теперь у него никто не мог отнять и ту респектабельность, какая причиталась президенту одного из двух йокнапатофских банков. А скоро он будет жить в одном из самых больших домов во всей Йокнапатофе, а то и во всем Миссисипи, когда плотники кончат отделывать для него старый особняк де Спейнов. К тому же он избавился от двух самых отъявленных, наглых, бессовестных Сноупсов, выгнав Монтгомери Уорда и А.О. из города, так что теперь, по крайней мере на время, кроме него, единственным действующим Сноупсом в округе был лавочник-оптовик, не только такой же уважаемый, но, может, и еще более кредитоспособный, чем простой банкир. Каждый мог бы решить, что теперь-то он будет доволен. Как бы не так. Ему еще нужно было заставить девочку (теперь уже взрослую девушку), которая даже не была его дочкой, сказать: «Покорно благодарю вас, папа, за то, что вы ко мне так добры».
И все-таки это было состязание. Даже не с Линдой и, уж конечно, не с Юристом Стивенсом, потому что он давно выжал из Юриста то, что ему было от него нужно, то есть чтобы похороны его жены прошли чинно, благородно, по всем правилам и чтобы никто не посмел поднять шум и скандал вокруг этого. Нет, игру он вел против всего Джефферсона. Казалось, будто он испытывает — сколько же Джефферсон может вытерпеть, выдержать. Словно он знал, что его доброе имя целиком зависит от того, что Джефферсон не просто признает как факт, но и привыкнет к тому, что он не только вытеснил Манфреда де Спейна из его банка, но и перестраивает родовое гнездо де Спейнов, чтобы туда переселиться, и что осталась одна-единственная угроза: а вдруг этой самой молодой особе, которая до сих пор считала его своим папашей, кто-нибудь случайно откроет глаза? Вдруг она случайно узнает, что человек, как-то замешанный в самоубийстве ее матери, виноват он или не виноват, вовсе ей не отец, а ведь если кто и отвечает за смерть твоей матери, так уж лучше пусть он будет ей родным, а не совсем посторонним.
Так что тут каждый подумал бы, что чуть только пыль уляжется после похорон, он постарается выпроводить ее из Джефферсона, постарается внушить ей, что она сама хочет уехать как можно дальше. Оказалось совсем наоборот. А причиной он выставил памятник. И, разумеется, тут был замешан Юрист Стивенс. Понимаете, я и сам не знаю, кто ему поручил заняться этим памятником, кто ему дал право, — может, он сам его захватил, а может быть, к этому времени отношения между ним и всеми Сноупсами, вернее, всем семейством Флема Сноупса (хотя, нет: для него Юла Уорнер не умирала и никогда не умрет, потому что… ну, словом, я-то знаю) сложились, вроде как у человека в открытом поле — с проливным дождем: тут никаких условий не поставишь: захватит тебя ливень — и все.
Во всяком случае, именно он, Юрист, помог Линде обшарить весь дом, все материны бумаги, чтоб отыскать подходящую фотографию, и он, Юрист, отдал ее увеличить, — только голову, — и отослал в Италию, чтобы там высекли, как его там, — барельеф для памятника, и ему, Юристу, оттуда посылали пробные рисунки, он должен был решать, какой выбрать, он же и указывал, как их переделать, и отправлял обратно. И это право он сам себе присвоил, даже если бы Флем пытался вмешаться, удержать его, потому что он хотел, чтобы Флем открыл памятник, потому что тогда Флем отпустил бы ее. Но сам-то памятник был делом рук Флема, будьте спокойны. Флем и заплатил за него, сам его задумал, сам набросал план, выбрал форму, размер и надпись — шрифт, величину букв, — а про цену и не заикнулся. Да, можете быть спокойны, это все Флем. Потому что действовал он по плану, чтобы добиться того, зачем он приехал в Джефферсон и через все прошел, что с ним было.
Да, конечно, Юрист сам устроил, чтобы Линда уехала, выбралась отсюда наконец; ждали только установки памятника, потому что Флем дал слово, что тогда он ее отпустит. Уезжала она в такое место, под названием Гринич-Вилледж[31] в Нью-Йорке; Юрист все сам сделал, договорился с друзьями из Гарварда, чтобы они ее встретили на вокзале и помогли устроиться, сняли комнату и все такое.
— Это колледж, что ли? — сказал я. — Вроде как у нас на Семинари-Хилл?
— Нет, нет, — говорит он. — То есть да. Но не то, что вы думаете.
— Я думал, что вы непременно хотели ее отправить в колледж, там на севере.
— То было раньше, — говорит он, — с тех пор много чего случилось. Слишком много, слишком быстро, слишком неожиданно. Она переросла все университеты за одни сутки, две недели назад. Теперь ей надо опять в них врасти, а на это нужен год, может, два. Теперь Гринич-Вилледж для нее самое подходящее место.
— А что это за Гринич-Вилледж? — говорю я. — Вы мне так и не объяснили.
— Это место, хотя и на ограниченном пространстве, но без истинных границ, куда молодежь любого возраста идет искать мечту.
— А я и не знал, что у таких мест нет географических границ, — говорю. — Я-то думал, что за этой нечистью охотиться можно повсюду.
— Не всегда. По крайней, мере, не для Линды. Иногда нужна благоприятная обстановка, лес, такие места, где люди уже раньше успешно охотились и напали на ту же дичь, что и вам нужна. Иногда некоторым людям нужна помощь, чтобы ее отыскать. А ту добычу, что они хотят поймать, им сначала нужно создать самим. Для этого нужны двое.
— Двое чего? — говорю я.