Как бы я хотела, чтобы все стало как прежде. Как раньше, до Шмуэля.
Будто Божье провиденье… я только сегодня поняла, что все мои тетрадки, в которых я писала у Глебова на даче обо всех этих днях… все они там и остались. На даче у него. Братья ведь меня увезли в чем была. И платье подвенечное, и сережки те с красным камнем, и колечки, и платье желтое с цветами, любимое. Все там осталось. Весь чемоданец, с которым к Шмуэлю сбежала. И тетрадки, конечно. Но не жалко, ничуть. Все правильно. Все это и должно остаться там, и пусть никогда-никогда ко мне не вернется. Ей-Богу, чтоб так и было. А нынче завожу новую тетрадку и теперь стану здесь писать».
* * *
Кошкин перечитывал эту часть дневников уже который раз. Раздумывал. Эта тетрадка, последняя их тех, что дала ему Александра Васильевна, охватывала совсем небольшой период жизни Аллы Бернштейн: с ноября 1866 по январь 1867. Однако ж исписана была вся, до самой последней страницы. Писала здесь Алла, тогда еще Роза, покуда была заперта в родительском доме. Фактов эта часть содержала немного, а состояла, в основном из чувств и переживаний самой Аллы. Но заинтересовала Кошкина совсем не этим.
Если Соболева сама, своей рукою, пишет, что дневники о времени нахождения ее на даче Глебова, остались там же, на даче – то как эти самые тетрадки (аж две) снова появились у Аллы? Ведь Александра Васильевна передала их вместе с прочими.
Кошкин пролистнул наугад несколько страниц «дачных» дневников. Из манеры письма было очевидно, что это не составленные позже по памяти записи, это именно те дневники, записи в которых Алла оставляла ежедневно.
Так как они снова попали к Алле? Неужто Глебов передал после похорон сына?.. Странно это.
Учитывая, непростые их отношения в прошлом, поверить в это сложно, но, кажется, после похорон Соболева и Глебов встречались еще, по крайней мере, один раз. Как минимум для того, чтобы он отдал ей эти дневники. Других объяснений Кошкин пока отыскать не мог.
* * *
Возвращаться в тот день на дачу Соболевых уже не стали: следовало доставить Александру Васильевну домой, а потом уж было поздно. Вечером Кошкин ужинал со старшим Соболевым, нужно было успеть забежать домой и переодеться. А потому остаток дня он собирался провести в конторе на Фонтанке и лишний раз перечитать дневники – быть может, что-то обнаружится.
И тогда-то совершенно некстати появился Воробьев.
Взглядом он задержался на тетрадке с акварельной обложкой, без сомнения сообразив, что это, но спросить, видимо, постеснялся. А Кошкин и не горел желанием рассказывать о дневниках. Он обещал Денису Соболеву, в конце концов, а не только его сестре.
– Прошу прощения, Степан Егорович, но вы просили меня допросить друзей Николая Соболева, потому я здесь…
– Узнали что-то дельное? – насторожился Кошкин. – Присаживайтесь.
Воробьев пожал плечами:
– Девушки, что были с ним – артистки кордебалета из театра в «Аркадии»12. Познакомились они с Соболевым вот только, накануне. Всю ночь развлекались в ресторане, а с утра пораньше Соболев позвал их на дачу. На лодке кататься.
– Прохладно уж для лодок-то… – хмыкнул Кошкин. – А приятель его что? Тоже накануне познакомились?
– Нет, приятель старинный, еще с гимназии. Андрей Захаров, разночинец, ныне студент. Родители в Тамбове. Говорит, в ресторане гуляли на средства Соболева, да и живут, в общем-то, оба на средства Соболева. Денис Васильевич младшему брату выписывает ежемесячное содержание. Кажется, весьма приличное. Однако ж недостаточное, чтобы заняться виноделием – а Соболев, по словам товарища, об этом только и мечтает.
– А Мишину он хорошо знает?
– Утверждает, что гувернантку Мишину никогда прежде не видел ни на даче, ни с Соболевым.
ebooksa