Было уже темно, когда чичиковская бричка въехала в ворота гостиницы и остановилась во дворе, у самого крыльца. Чичиков был встречен Петрушкой, который в одной руке держал фонарь, а другой помогал барину вылезать из брички...
Войдя в номер и скинув изорванную шинель, Чичиков недовольно покрутил носом:
— Опять воняет... Ты бы хоть окна отпирал, олух! — строго заметил он Петрушке.
— Да я отпирал... а они... — зевая, пробормотал заспанный Петрушка.
— Врешь!.. — прикрикнул на него Чичиков. — Открой немедля, да тащи горячей воды и таз!
Открыв одно из окон и подхватив изорванную шинель, Петрушка вышел, а Чичиков, продолжая раздеваться, сердито ворчал, вспоминая Ноздрева:
— Экую баню задал!.. Смотри какой!.. Вот попадись к такому и пропадешь, как волдырь на воде...
Вымывшись и поужинав, Чичиков успокоился и даже пришел в приятное расположение духа. Накинув поверх ночной шотландской рубашки халат, он сидел на постели, освещенный свечами. Перед ним на столике стояла заветная шкатулка...
— Четыреста душ... Четыреста душ... — просматривая записи купленных крестьян, взволнованно бормотал Чичиков.
— Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! — воскликнул он, пробегая глазами имена и фамилии. — И что вы, сердечные, проделывали на своем веку? Как жили? Как перебивались? Вот ты, длинный, во всю строчку: Петр Савельевич Неуважай-Корыто? Мастер ли ты был, или просто мужик? И какою смертью тебя прибрало?..
Пробка Степан, плотник, трезвости примерной, — продолжал рассуждать Чичиков. — Чай, все губернии исходил ты с топором за поясом, а съедал за день на грош хлеба да на два сушеной рыбы... Где и как тебя господь прибрал?
Максим Телятников — сапожник. Хо-хо, сапожник, — тихонько рассмеялся Чичиков, — пьян, как сапожник, говорит пословица... Знаю, знаю тебя, голубчик... А вот как ты окончил дни свои, не знаю... Это что за мужик? Елизавета Воробей, — удивленно прочел Чичиков. — Фу ты, пропасть, баба! Она-то как сюда затесалась? Подлец Собакевич надул! — огорченно сказал Чичиков и вычеркнул бабу из списка...
Григорий Доезжай-Недоедешь, — прочел он дальше. — А ты, Григорий, что был за человек? Извозом ли промышлял? Иль, заведши тройку и рогожную кибитку, навеки отрекся от дома и пошел тащиться с купцами по ярмаркам... На дороге ли ты отдал богу душу, или уходили тебя какие-нибудь бродяги... Или, может, сам ты думал, думал, да ни с того ни с сего заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь... Эх, русский народец, русский народец! — грустно вздохнув, произнес Чичиков. — Не любишь ты умирать своей смертью...
...А вы что, мои голубчики! — продолжал Чичиков, рассматривая бумажку, где были помечены беглые души Плюшкина. — Вы хоть и живые, а что в вас толку! Где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги? По тюрьмам сидите или пристали к другим господам и пашете землю? Никита Волокита, сын его Антон Волокита — эти, и по прозвищу видно, что хорошие бегуны; Иван Попов, дворовый человек, должно, грамотей: ножа, чай, не взял в руки, а проворовался благородным образом...
...И вот поймал тебя, бесприютного, капитан-исправник (возникает капитан-исправник, а вместе с ним полицейский участок, где ведется допрос Попова и свидетелей. За всех них говорит голос Чичикова)... И стоишь ты перед ним на очной ставке.
— Чей ты? — спрашивает капитан-исправник, ввернув тебе при этом крепкое слово.
— Такого-то и такого-то помещика, — отвечаешь ты.
ebooksa