Иван, толком не разбираясь в ситуации и не оценивая собственных возможностей, бросился на помощь попавшей в беду сороке. В мальчике затрепетало жгучее желание спасти птицу, восстановить справедливость, бороться со злом в лице злобного охотника. Он, как умел, запрокинул ружье, крепко ухватился за основание железного рычащего дула и выстрелил в воздух. И не сразу осознал, что попал точно в цель. Коршун забился, дрогнул, как-то неловко поднялся выше и камнем упал к ногам Ивана. Красивая, словно смазанная маслом хищная птица была смертельно ранена. Она тяжело дышала, и глаза, смотревшие прямо на своего убийцу, затухали… Он жадно глотал клювом воздух, вытягиваясь в агонии, а потом затих. Коршун оказался охотником невероятной красоты. Иван, загубивший гордого коршуна, расплакался от обиды и злобы на свою наивность. Сорока была уже мертва, когда он выстрелил в хищника. Она была обречена еще тогда, когда в лесу стало тихо. «Что я наделал?!» — снова и снова задавал себе вопрос Иван. Он держал в руках подбитого коршуна, тихо сложившего голову у него на коленях. Птица будто уснула, все еще не выпуская из могучих лап тело сороки. Даже после смерти коршун оставался непревзойденным сыном тайги. Еще несколько мгновений назад в нем бурлила жизнь, он дышал, как сейчас дышит Иван, но летел гораздо выше его головы и мог достать крылом макушки угрюмых сосен — зеленых великанов. Мальчик стиснул зубы и протер лицо потной ладонью, его уши побагровели, щеки налились краской. Ему было ужасно стыдно, и он попытался спрятать ружье, отбросить его в кусты, но за его спиной раздались знакомые тяжелые шаги. Владимир подошел ближе, прихрамывая на искалеченную ногу, посмотрел на убитого коршуна, неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Он молча наблюдал за внуком, склонившимся над холодевшей птицей. Иван напомнил старику о случае из далекого прошлого, из тех времен, когда зверь проходил по тайге чаще, чем человек. Когда Владимир был молод и горяч, он, подобно другим авантюристам, хотел доказать свою уникальность сверстникам. Он и парочка его друзей-мальчишек ушли в лес, прихватив с собой охотничьи двустволки отцов. Ребята решили выследить кабана и добыть его. Тайга в те времена была совершенно диким местом, а деревня, только начинавшая развиваться на вырубленном пустыре, держалась на грани полного уничтожения. Люди умирали, как мухи: болезни, сильнейшие бури, уничтожавшие любую культуру, помимо сорняков и одуванчиков, звери, резавшие овец и коров с телятами. Лес был владыкой этого холодного края, полноправным хозяином жалких человеческих домишек. Владимир с малолетства умел читать следы на земле в любую погоду, знал с полсотни птичьих голосов и усвоил главное правило: убей или будешь убит. Пожалуй, только социум не позволил ему превратиться в отшельника, скитающегося по просторам русского севера подобно ледоколу, бороздящему бесконечные ледяные пустыни в поисках земли. Владимира окружали смелые люди с горячими сердцами, настоящие исследователи, за счастье считавшие потерю головы на пути к лучшему будущему для своих детей, которые продолжат бороться за жизнь в таежном краю. Они учили его своему ремеслу, позволяя мальчишке пропадать и ночами, возвращаться под утро — грязному, в ссадинах, синяках и порезах. Владимир со своими друзьями, такими же жадными до знаний, проходил километры в сопровождении лишь нескольких собак, бегущих по следам зверей далеко впереди. Они не знали усталости и искренне верили в свою неуязвимость. Жизнь бурлила в их венах, раскаляя сердца-вулканы. Ребята часто в шутку называли себя стаей матерых, среди которых Владимир был признан самым ворчливым и твердолобым. Во время их роковой вылазки на кабана юный охотник выследил секача и отправил собаку по кабаньей тропке, чтобы она вывела зверя прямо под его ружье. Его любимая лайка справилась великолепно, компания друзей восторженно наблюдала за работой юного Бурана. Пес бесстрашно выманил разъяренного секача на полянку. Зверь устал, у него шла пена изо рта, а маленькие треугольные глазки налились кровью. Он то и дело пытался насадить на свой клык рычавшую на него собаку, но кабан был слишком стар и слаб, чтобы дать достойный отпор кобелю лайки. Буран не унимался, кружился вокруг зверя и не давал Владимиру сделать выстрел. Охотник мысленно перекрестился, собака отдалилась от кабана, раздался выстрел. В роковой момент Буран снова бросился под копыта секачу и угодил под пулю хозяина. Она прошла сквозь горло и вышла через пасть. Пес завизжал, забился, секача застрелил товарищ Владимира. Каждый раз, когда старик вспоминал про трагическую смерть своего боевого товарища, слезы наворачивались ему на глаза. В тот день он отправился в лес, чтобы доказать свою храбрость, но из-за глупой самоуверенности потерял друга и кормильца. В деревне до сих пор жили потомки Бурана, а один из его сыновей, рыжий Бой, был до неприличия похож на своего отца силой, мощью, желанием работать. Однако он давно пропал, ушел в ельник и не вернулся, исчез. В гибели четвероного товарища Владимир винил лишь себя, а главное, он усвоил несколько простых истин, которые ранее предпочитал игнорировать: взявший в руки ружье берет ответственность за жизнь живых существ, которых он убивает в своих корыстных целях; не будешь уважать зверя, проявишь малодушие — быть беде. Ивану стоило рано или поздно пройти этот урок, чтобы не совершить страшных ошибок в будущем. Владимир знал это и оставил внука наедине с его переживаниями. Он должен справиться сам, иначе в холодной пустоши, к которой старик его готовил, ему не продержаться и дня.
Мальчишка слишком поздно одумался. Зря он застрелил ястреба, никого он не спас, а только вмешался не в свое дело. Ушедшего не вернешь, хищная птица не воспарит над холодным морем из лесов. Ивану хотелось пожалеть себя, обвинить во всем случай, глупую сороку, деда, который его не остановил (впрочем, Владимир не успел бы этого сделать, даже если бы сильно захотел), но ни одно из оправданий никак не приживалось в честном сердце мальчика. Он с досадой уложил тела птиц под ближайшей молодой елочкой, прикрыл их ветками и отвернулся. Какая жалость! Иван покосился на ружье, потом на Владимира. Дед, казалось, изображал каменного истукана. Старик ждал решения внука: возьмется ли он за оружие снова, на горьком опыте убедившись, что значит владеть смертоносным ружьем? Владимир не стал бы заставлять его, упрашивать, а тем более умолять ради его же блага. Он, сполна испытав прелести последствий убеждения окружающих, в частности собственной дочери, решил, что Ивану будет предоставлена полная свобода выбора. Захочет пасти свиней — отлично! Вернется к цивилизации — замечательно! Главное, что он примет решение сам и не станет сокрушаться из-за сломанной судьбы. Были, знаем. Старик, может быть, наконец начал учиться на своих ошибках.
Иван ждал от Владимира хоть какой-нибудь подсказки, но не получал ничего, кроме отрешенного молчания. В конце концов мальчик сдался и взял в руки ружье, смирившись с тем, что он убил невинную птицу. Да, он ошибся, но ведь потом он сможет выбирать умнее, верно? Переступить через неприятное прошлое, чтобы отправиться по пути настоящего мужчины… В конце концов, он уже убил, значит, сможет сделать это снова, только во благо. Он наверняка когда-нибудь сможет спасти, а не отнять жизнь с помощью оружия. Иван заискивающе посмотрел на сурового помрачневшего наставника.
— Мы будем еще сегодня стрелять? Я, кажется, готов…
— Нет, пока хватит. Собирайся домой.
Глава 3
Ночь выдалась теплой. Такое редко бывает даже в июльской тайге. Иван ворочался с боку на бок, ерзая по уже смятой простыне. Сон не шел. Мальчик старался расслабиться, разгрузить голову, но от этого только больше мыслей роилось, переползало прямо между борозд в его мозгу. Навязчивые идеи, бредовые фантазии, которые по своему уродству напоминали сознание человека в лихорадке.
Ему мерещилась эта несчастная сорока. На месте карманного фонаря — ее глаз, бегающий по комнате, обезумевший и страшный. Иван сильно жмурился и тер лицо руками до красноты, тогда жуткие образы оставляли его. Мальчик стал бояться высовывать ноги за края кровати, потому что там, в темноте старой лачужки, как он думал, поселился дух. Дух его матери. Иван, к своему ужасу, начал забывать, как выглядела его мать, когда она была жива, зато во всех подробностях помнил ее могилу, похороны, закрытый гроб с золотой обивкой и ту ночь, когда Рита пыталась его задушить. Теперь это воспоминание расцвело, созрело, как плод тропического дерева. Мальчик видел мать во всем: расческа, валявшаяся в куче старой одежды, зеркальце, откуда-то вывалившееся ему под ноги, книга по психологии, закладка в которой выцвела и растрепалась на странице номер тридцать. Наверное, не было времени прочесть больше… Иван боялся прикасаться к этим вещам, избегал их, отталкивал в дальний угол. Все они были холодные и напоминали ему о мертвом теле и о смерти в конце концов его близких. Он не раз задумывался, как будет переживать потерю тех, кого любит: Владимира, Цили, Улиты. Раньше он гнал эти мысли подальше, но с тех пор как его мать покончила с собой, Иван погряз в размышлениях о смерти. Сначала он тупо захлебывался в слезах, дергаясь на ветру, как ободранный флаг, потом затих, смолк, слёз больше не осталось. Пришлось жить дальше. Бесцельно, просто так. Чем больше времени проходило, тем сложнее было найти ориентир, что-то постоянное, за что можно было бы уцепиться. Улита, пожалуй, предоставляла ответы на все его вопросы. Девчонка говорила, что она никуда не собирается уезжать, здесь ее дом, а теперь еще и лучший друг (он, никто другой). Иногда Иван ловил себя на мысли, что было бы неплохо превратить подругу в настоящую улитку и спрятать в карман. Он бы кормил ее листьями свежего салата и берег от Цили, а она бы высовывала рожки и по-улитовски хихикала, веселя его. Что бы она сказала, если бы узнала, что он застрелил ни в чем не повинную хищную птицу? Иван решил, что ни за что ей не скажет, что бы ни случилось. Вдруг она перестанет с ним дружить? Он не вынесет этого удара. Лучше пусть она умрет, чем предаст его. От этой мысли мальчик поежился.
Иван перевернулся на другой бок и обхватил колени, притянутые к груди, руками. Стало немного теплее и уютнее. Образ Риты внезапно ярко всплыл перед глазами мальчишки. Мама, улыбающаяся и, кажется, счастливая. На ней было длинное черное пальто и ярко-красный платок, развевавшийся на легком осеннем ветерке. Она сидела в городском парке и кормила уток, пока Иван играл с ветками и опавшими листьями. Рита из прошлого на мгновение остановила взгляд на сыне (этот момент ему не забыть никогда) и поманила его рукой, предлагая присоединиться. Он подошел ближе, радостно хлопая ладонями. Рита придержала его за маленькие плечи, чтобы он не свалился в воду, а затем указала на малюток утят, проплывавших мимо. Руки матери показались Ивану мягкими, словно шелк, и теплыми, точно электропечка.
Мальчика, свернувшегося калачиком, охватила волна тоски. Она обволакивала его внутренние органы, расплываясь по ним, точно пятна от бензина по воде. Сосущая боль поразила его, сковала и забилась у самого сердца в маленький бесформенный клубок. Улыбка матери теперь казалась ему такой далекой, будто бы она и вовсе была миражом. Она расплывалась в туманном сознании и постепенно исчезала, растворяясь в ночной тьме, наступившей в лачужке. Иван зарылся головой в колени и начал всхлипывать, рыдания сотрясли его тело. Он скучал по Рите, хотел увидеть ее снова живой, пусть и грустной, отстраненной, но теплой, как когда-то в городском парке. Сейчас он бы прижался к ее груди и повторял, как сильна его любовь, как красиво она одета, как он ненавидит отца за все-все — все злое, что негодяй когда-либо говорил его прекрасной маме. Иван пообещал бы, поклялся, что никому больше не даст ее в обиду. Никогда!
В какой-то момент он невероятно отчетливо представил себе картину, как он колотит отца кулаками и кричит, чтобы он убирался вон из их с мамой квартиры. Да, наверно, так он и должен был поступить, но не смог. Слишком маленький, слишком слабый.
Мысли Ивана становились все мрачнее, по мере того как месяц, кошачий коготь, взбирался все выше по небесному покрывалу. Он перестал плакать, лицо распухло и отекло. В конце концов, не выдержав собственной беспомощности, мальчик встал с кровати и на цыпочках подкрался к окну. Тяжелые ставни был распахнуты, поэтому ему удалось и высунуться во двор. Ни души, только кузнечики стрекочут в кустах. Они поют свою тревожную песню, перекликаясь, чтобы узнать, удалось ли соседу на тонких зеленых ножках ускакать от полевок. Иван не мог разглядеть богатую ночную жизнь, а ведь под самым его носом существовал целый макромир, живущий по собственным правилам. Вездесущие мотыльки, ночные бабочки, летучие мыши, затаившиеся под карнизом, кроты, пауки, дикие крысы, сотни птичьих глаз, крыльев и криков — все это сливалось в неповторимую полуночную симфонию, знакомую каждому человеку, хотя бы единожды открывавшему окно в дачном домике.
Иван еще немного подался вперед, оперся ладонями о старую древесину и неуклюже перевалился через проем, плюхнувшись на куст смородины. Мальчик застыл в ужасе, ожидая, что дед проснется или залает собака, а затем он отправится на исправительные работы в виде чистки старинных икон у местной провидицы, таких же древних, как и она сама. Однако ничего страшного не произошло. Циля продолжала мирно сопеть, скалясь и ворча во сне, а Владимир лишь перевернулся на другой бок. Иван мог вздохнуть с облегчением: он отделался лишь множеством царапин по всему телу и раскрасневшимся от стыда щекам. «Еще бы немного… Как Улита делает это каждую ночь, понятия не имею. Наверное, она точно кошка. Да, кошка, которая обожает рыбу. Все сходится», — думал мальчишка, смахивая с грязной пижамы листья смороды.
«К воде!» — решил Иван. Почему-то его потянуло к старенькому причалу, где Улита учила его плавать.
Мальчишка шел по опустевшим улицам и разглядывал крыши домов в серебристом свете месяца. Красная, красная, зеленая, синяя, снова красная. В основном его интересовали кое-как отреставрированные. Да, в такой глуши они являлись роскошью, редкостью и были, похоже, работами одного и того же мастера по переработке снесенных жилищ, но зато какими! Прямо-таки премиальным жильемпо-таежному. Одноэтажные, плоские, с маленькими аккуратными лесенками и длинными окнами, слегка выступающими крышами и, конечно, тонкими деревянными колоннами, подпиравшими свод. Иван закрывал глаза и представлял, как он в халате важно расхаживает в тапочках по такому дому, наполняет свою чашку горячим чаем и лежит на самом мягком кресле на свете.
Улица сделала крутой поворот направо, и маленькие особнячки сменились скромными лачугами. Домики, которые, как показалось Ивану, могли обрушиться от порыва осеннего ветра, служили пристанищем для огромных семейств рыбаков, охотников и следопытов. Их дети бегали огромными табунами, сбиваясь вместе, ради того чтобы играть в войнушку, стрелять из общей рогатки и пугать девчонок жабами, пойманными у пруда. Они казались Ивану такими счастливыми, будто крыша над их головой не может обрушиться, пока они будут спать, или не протечет, когда начнутся сильные дожди. Эти простые ребята умели радоваться любой мелочи: мама испекла пирог, отец поймал большущую рыбину, солнце позднее ушло за горизонт, бабушка разрешила погулять допоздна… Иван слишком часто чувствовал себя чужаком в этом далеком диком краю. Он пытался быть как все, играть, смеяться, бежать с толпой ребят, но после того как его матери не стало, дети стали его сторониться. Конечно, они не сами дошли до этой мысли, их убедили суеверные родители, запугавшие ребят проклятьями и сказками о ведьмах с их родней. «Вот сдружишься с ведьминым сыном — и будешь проклят! У отца порвутся сети, и мы будем голодать. Ты этого хочешь?!» — говорили они. Иван бы и сам испугался, если бы был на месте деревенских детей, сохранивших веру в колдовство и духов. Он понимал ребят, но не мог простить им ту холодность, с которой они к нему относились. Одна девчонка, случайно встретившись с ним взглядом, перекрестилась и убежала домой, чтобы рассказать маме о встрече с «ведьминым сыном».
Граница деревни осталась за спиной мальчишки. Он еще раз опасливо оглянулся назад, провожая глазами крайний домик с единственной желтой крышей. Впереди вырос лес со старинными стражами-соснами. Иван старался не ходить около него ночью, потому что его преследовала навязчивая мысль, что его схватят дикие звери и утащат в самую чащу, где его тело никто и никогда не найдет. На самом деле он совершил подвиг, решившись пойти так далеко в столь поздний час. Раньше он бы и со двора не вышел без сопровождения собаки или деда, но эта ночь была особенной. Это было похоже на обряд инициации в африканских племенах, когда мальчик становится мужчиной, отправляясь в путешествие и проходя через определенный ритуал. Юный воин демонстрирует свою храбрость, настойчивость, упорство и силу, он выдерживает любые трудности и по окончании испытаний переходит на новую ступень развития, заслуживает право быть равным старшим соплеменникам. Эта ночьстала особенной для Ивана.
Мальчик шел по знакомой тропинке, утопавшей в лунном свете. Со стороны создавалось впечатление, что он плывет по холодному лесному ручейку, впадавшему в быструю реку. По сторонам на все лады разрывались сверчки, шептались травы, шныряли мыши, прячась в паутине из подземных ходов и тоннелей. Лес перешептывался, пересвистывался и рычал в сумраке ночи. На землю из-под камней и кочек лезли жуки, клопы и сороконожки, ловко перебиравшие своими многочисленными конечностями. Они напоминали Ивану крохотные поезда, разделенные на вагоны, тащившиеся за «носом» с горящими фарами. Из-под ног мальчишки в панике разбегались затаившиеся кошки и птицы, готовые в любой момент добраться до глоток друг друга.
Лунный диск ворочался из стороны в сторону, подставляя Ивану свой гладкий бок, испещренный вмятинами и краторами. Планета как бы улыбалась одинокому скитальцу, дразнила его и ухмылялась. Мальчишка доверял своей памяти, дорогам, по которым ходил, однако любой на его месте давно поставил бы под сомнение надежность тропинки или по крайней мере уверенность, с которой Иван шагал по ней. Слишком темно, слишком страшно. Маленький малыш из большого инкубатора-миллионника выпал в огромный мир, где все смотрят на него, как на легкий перекус. Ему нужно быть храбрым, чтобы выжить. Просто необходимо быть сильным, чтобы не сдаваться. Лунный свет играл в голубых глазах Ивана, катался по радужке и затекал в зрачок, достигая глазного дна. Кап-кап.
ebooksa