Гроза

Рита ухватила желтую резинку за один конец, а Владимир взялся за другой. Каждый был полон решимости, не желал уступать. Рита боролась за каждый дюйм резинки, не желая сталкиваться с отцовским допросом. Этот метод разрешения конфликтов был придуман Владимиром, когда между ним и его дочерью-подростком возникали горячие споры, грозившие семейным скандалом. Правила просты: кто отпустит резинку, тот и проиграл. Старик играл в эту игру бесчисленное количество раз, поэтому ловко подлавливал дочь на усталости и немевших пальцах. Он остановился перед тем, как вырвать заветный трофей из цепких рук дочери. Пришлось прибегнуть к хитрости — Владимир дернул резиночку и резко разжал руку. Резинка отскочила и со свистом полоснула нежную кожу женщины. Рита взвизгнула от боли и непонимания.

— За что?! Мне больно! — обиженно взвыла она.

— Довольно метаться, как лисица в капкане, посмотри мне в глаза и расскажи всю правду. Я, моя дорогая, не идиот, а натянутая струна, которая вот-вот оборвется…

— Что же ты хочешь знать, папа? Хочешь, чтобы я распиналась о мальчишке? — с некоторой угрозой произнесла Рита, отставив в сторону тарелку. Плечи ее выпрямились, а спина разогнулась, казалось, на ее остром лице было выгравировано слово «вызов».

— Почему ты не называешь его имени, Рита? Иван и так ведет себя, как загнанный ягненок, да еще ты его, дура, губишь! Что с тобой случилось в этом треклятом городе, дочь моя?

Женщина не сразу нашла, что ответить. Она опустила глаза и замялась, судорожно придумывая всевозможные оправдания, хотя бы издалека напоминавшие истину. В голову не приходило ничего более-менее здравого, поэтому Рита заняла оборонительную позицию. Она никогда не обсуждала сына с другими людьми, даже не упоминала о его существовании. Мальчик в ее макромире приравнивался к предмету мебели: стулу, качавшемуся на трех ножках, или шкафу, покорно поглощавшему богатства человека, который его купил. Рита не находила в себе ни любви к нему, ни особенной нежности, которой так гордятся ее сверстницы.

— Почему я должна об этом тебе отчитываться? Что ты знаешь обо мне новой, я выросла, я уже другая! — в сердцах выпалила женщина, крепко сжимая руки.

Старик лишь тяжело вздохнул и встал из-за стола. В его добрых карих глазах отразилась вселенская печаль, заглушившая остальные чувства. Он будто бы постарел на десять лет, стал медленнее и постоянно хотел спать. Владимир не мог повысить голос на дочь, ударить ее или обидеть грубым словом. Рита — его кровинушка, счастливый талисман, который они берегли вместе с женой. Она заслуживала счастья больше, чем кто-либо другой. Старик был бессилен перед упреком дочери и мгновенно сдался. Он не стал допытываться и давить на совесть, а отчаявшись, махнул рукой и принялся за остывающий завтрак. Он ел быстро, стараясь оставить сбившуюся с пути дочь наедине с ее собственными переживаниями — пусть сначала разберется со своими чувствами, а потом уже и все остальное наладится. Старик не знал о новых понятиях в психологии и не читал подобных книг: в глухую деревню не возили новинок литературы. Несмотря на это, он интуитивно понимал, что проблема его дочери лежит в глубине туманного городского прошлого, которым она не желает с ним делиться. Да, досадно, что Рита не доверяет ему воспоминания, но ничего не поделаешь, что случается, то случается. Возможно, она расскажет обо всем позже, думал Владимир. Тишина становилась все более напряженной, она звенела и дребезжала в ушах, действуя обоим обитателям избушки на нервы. Молчание первой нарушила Рита.

— Может быть, погуляем, как раньше?

— Конечно.

По узкой деревенской улочке шагали двое. Они бродили между знакомых обветшалых лачуг и домиков поновее, если так можно назвать дома, чьи крыши не погнул ветер и ставни не вырвала пурга. Деревня испускала свой последний вздох. Люди всё чаще покидали ее, бросая хозяйство, незасеянные одичавшие поля и родной лесной чертог ради городской романтики. У этих негостеприимных мест и впрямь был небогатый спектр предложений среднестатистическому молодому человеку. Юноши стремились войти в большую игру мегаполиса, девушки же бежали от работы, связанной с землей и скотом. Тайга, под чьим огромным крылом они ютились не один десяток лет, начинала пугать их, в ней они видели угрозу мечтам и прогрессу. Рита не вернулась в дом, где прошло ее детство — единственный период ее жизни, когда она была действительно счастлива, а обнаружила себя похороненной заживо в промерзшей земле. Женщина не могла предположить, что деревня будет погибать у нее на глазах, что единственная надежда, за которую она отчаянно цеплялась всякий раз, когда продолжать не было сил, выскользнет прямо у нее из рук, точно песок. У Риты не было сил радоваться тому, что показывал ей отец. Они обогнули детскую площадку, где когда-то строили шалаш из еловых веток и стволов молоденьких берез, согнувшихся от сильного ветра. Качели, на которых девочка подлетала к самому солнцу, оказались по-варварски разворочены, наполовину разобраны на металл и переплавлены. На них больше не катались дети, не было слышно их смеха и веселых воплей. Жизнь на окраине мира остановилась: ее пропустили через жернова индустриализации, революции и еще черт знает чего… В это место возили всё, кроме человека. Наверное, был утерян при транспортировке. Какая жалость! Даже жужелицы в ужасе разбегались, едва почувствовав приближение людей.

Рита не могла понять, что стало с ее островом спасения. Она не узнавала родных дворов. Деревня, опираясь на костыль, дряхлой старухой тряслась над развалинами великой цивилизации, шептавшей на языке ветра и кричавшей в синее небо голосами сотен воронов. Женщина мрачно озиралась по сторонам, бросая безумные взгляды на чуждые ей дома и яркие заборы. С каждым шагом идти ей становилось все труднее: она с трудом переставляла длинные ноги.

— У меня кружится голова, — промямлила Рита, растирая пульсировавшие виски. Она почувствовала себя загнанной в угол, прибитой к картонке, словно бабочка на спице коллекционера.

Владимир тут же остановился и встревоженно посмотрел на дочь. Он не знал, как ей помочь, что сказать, поскольку не понимал природы той боли, что она ощущала изо дня в день. Старик, как когда-то прежде, положил руки на искривленные плечи Риты, дрожавшие от накатывавшихся слез, и заговорил с ней тихо, почти мурлыча. Голос его был спокоен и похож на шум перекатывающихся песчинок в жаркой пустыне. Шелест шуршавшей над их головами листвы сливался с его чуткими словами, обволакивая обугленное сердце Риты, словно молочная река. Владимир, как мог, внушал ее испуганным глазам безграничную отцовскую любовь, без которой женщина оголодала в адских чертогах человеческих поселений, где дома — седые могильные плиты.

— Я ждал тебя все это время, Рита. Ты можешь остаться здесь навсегда. Пока я не умру, я буду заботиться о тебе и Иване, а потом… Вы разберетесь и сами. Не плачь, пожалуйста, только не надо так…

Ресницы старика задрожали, и на них появились мокрые тяжелые капли. Он крепко обнял Риту, сжимая ее ребра, чуть ли не хрустя ими, как веточками хрупкого деревца. Дочь не сопротивлялась его нежности и уткнулась носом в его плечо. Женщина разрыдалась, как маленькая девочка, у которой отняли любимую игрушку или лишили сладкого. Она больше не желала думать о том, что существует что-то кроме вновь молодого и сильного папы, таежного лесного чертога и речки, в которой плещется веселая рыба. Снова сильнее всех в мире, да, именно! Ее отец укроет ее от ужасов жизни, от монстров, рыскающих на болотах, и, главное, от самой себя. Она представляла, как они идут по узенькой тропинке, рассматривая лишайники, мхи и дикую землянику. Месяц май. Весна. Рита бежит в догорающий закат, сбивает коленки и смеется, ведь дальше — поля, а боль пройдет. Все проходит.

Глава 9

Две недели прошло с тех пор, как Белая волчица привела свое семейство к берегам «безграничного озера». За это время она успела неплохо освоиться на местности и разгадать пару животных троп. Охотница была полна жизни, глаза ее ярко сверкали, как два маяка, а шерсть переливалась на солнце и впервые за несколько месяцев лоснилась, утопая в жиру. Белая волчица смогла развить новый навык, позволивший ей почти не отходить от волчат: она стала ловить рыбу. Полуостров, на котором располагалось их новое логово, по счастливой случайности служил местом нереста карася. Рыба подошла вплотную к берегу, где разрослись целые подводные джунгли из водорослей. Она проходила по дну почти на боку, едва не выбрасываясь на коряги, опущенные со склона в воду. Карась, ведомый единственным желанием — оставить потомство и наметать икру, совершенно обезумел в пылу брачных игр. Самцы били о воду мощными хвостами, хлестали друг друга гладкими боками и взбирались на гребни волн, поднимали такой шум, что даже пробудившиеся птицы улетали на дальние ветки: спасали перья от брызг. Белой волчице не приходилось даже прятаться в засаде: рыба ее совсем не боялась и попросту игнорировала. Для охотницы нерест карася стал подарком тайги. Она заходила в воду по плечи и без особого труда выхватывала первую попавшуюся рыбину из косяка, ловко перекусывая ей хребет. Белая волчица наедалась так, что с трудом могла передвигать лапы, отъедались и щенки. Волчата валялись на ярком весеннем солнце, подставляя теплу свои набитые животы. Они обленились и покрылись жиром, ребра больше не выпирали острыми буграми из-под шкуры, а были обтянуты мышцами и мясом. Детеныши жили в раю на земле, они забыли чувство голода, холода и страха. Ночь не могла их напугать, ведь на их островке не было ни страшных филинов, ни людей с громом в руках. Волчата проводили дни за играми, неохотно покусывая друг друга за уши в перерывах между обедом и ужином, пока их мать занималась рыбной ловлей, казавшейся им до невозможности легким делом. Однажды Гроза решила помочь матери, проследовав за ней к месту нереста карася.

Маленькая волчица заметно выросла с того времени, как ей пришлось бежать из старого логова в ельнике. Она вытянулась и похорошела, серебряные нити в ее шерсти теперь могли сравниться с сиянием водной глади на рассвете. Гроза не знала времен лучше, поэтому с жадностью использовала каждое мгновение небывалой удачи. Она решила научиться охотиться, чтобы когда-нибудь сравниться с Белой волчицей и бродить с ней по тайге бок о бок, как равная. Задача оказалась сверхсложной. Несмотря на глупость рыбы, маленькой Грозе все еще было трудно справиться с глубиной озера, она плохо плавала. Волчишка проследовала за матерью на одну из охот, затаилась в кустах и долго наблюдала, ловила каждое движение. С каждым резким броском Белой волчицы в Грозе все больше разгорался живой интерес, во многом уже схожий с охотничьим азартом. Она больше не хотела есть то, что отрыгивает ей мать, малышке нужно было движение, риск. Ее тело стремительно развивалось, челюсть крепла, зубы становились острее, шаг более не был похож на нелепое детское укрощение путающихся лап с переменными падениями; Гроза передвигалась тихо, почти незаметно, пружиня на тонких ногах. Она подкралась к берегу на брюхе, цепляя неуемным хвостом песок, траву и грязь. Малышка лишь делала первые попытки подкрадываться к добыче, поэтому совершала одну ошибку за другой, но тем не менее уверенность в ней не угасала, а лишь умножалась с каждым новым шагом. Перед ее внимательными глазами по воде прыгала жирная рыбина, а прямо за ней еще косяк таких же. Гроза, поселившаяся на уютном тихом острове, презирала осторожность и могла считаться безумной авантюристкой, страх смерти казался ей далеким воспоминанием, а не частью ее повседневной жизни. Безрассудство губительно для дикого зверя. Оно столь же опасно, как пожар или наводнение: несчастья случаются внезапно и не оставляют шанса на ошибку. Выберешь тропу, что приведет в тупик, — умрешь.

Гроза как зачарованная застыла у края озера, скрывшись за зарослями рогоза и вымытыми на склон водорослями. Она выжидала лучший момент для прыжка, как это делала мать-волчица. У нее всегда получалось схватить склизкую рыбину в один укус! Невероятная ловкость! Волчишке отчаянно хотелось доказать матери, что она столь же хитрая и ловкая, что ее уже можно брать на «взрослую» охоту, хоть на медведя. Гроза бы сразила его одной лапой!