Слуга отречения

– Дальше… Дальше, Верена, всё было, в общем-то, совершенно так, как только и могло быть в то время… – Алекс помолчал, глядя на молодого длинноволосого парня с веслом, скользящего по самому центру канала на широкой надувной доске. – Один из них называл себя берсерком – люди Севера верили, что тем дан дар обращаться в животных и обретать нечеловеческую силу… Так я впервые увидел битву тули-па и ни-шуур. Прямо там, в открытом море. И там же мне пришлось принять свой первый бой…

– В двенадцать лет? И тебя назвали «любимцем валькирий», потому что ты победил?

– Ну… по тем временам это не считалось таким уж юным возрастом. Но нет, прозвище появилось только годы спустя. Тогда я не победил. Но я выжил, а это уже было немало.

– А валькирии… – начала Верена. – Они тоже…

– Да, – Алекс вдруг чему-то мечтательно улыбнулся. – Да, Верена, они тоже.

На поляну напротив вышел худощавый усатый мужчина в зелёной шапке с пушистым помпоном, держащий подмышкой маленький складной синтезатор. Он аккуратно поставил синтезатор на траву, кинул себе под ноги распахнутый чехол, сел на раскладную скамеечку и положил пальцы на клавиши. В сыром воздухе звонкими брызгами разнеслись нежные звуки какой-то смутно знакомой, явно классической мелодии.

– Так странно… получается… – Верена на секунду замолкла, подбирая слова. – Получается, что ты на самом деле даже и не русский, так?

– Если так смотреть, я русский последние триста с лишним лет… – покачал головой Алекс. – Почти четыре столетия – это десяток человеческих поколений, если не больше. А даже из людей мало кто сможет с уверенностью сказать, к какому народу относили себя все их предки в десятом колене, верно? – он усмехнулся. – Знаешь, за тысячу лет размываются границы. Слишком часто видишь, как меняются языки и очертания государств, как строятся и рушатся империи. И очень быстро начинаешь понимать, что мир един, и он – единственный твой дом. Перестаёшь мерить человеческими мерками, потому что если в бессмертии мерить человеческими мерками, то у тебя нет никаких шансов остаться человеком. Это тот путь, которым пошли тули-па, понимаешь? Это тот путь, которым они идут сейчас, и ведёт он к уничтожению…

Мимо них проплыл крошечный белый прогулочный теплоходик, оставляющий за собой длинный пенный след. С его палубы доносилась громкая ритмичная музыка и дружный смех. Алекс задумчиво проводил его взглядом и протянул присевшему рядом с ним на ограждение нахохленному воробью последний кусочек лаваша.

– У вас такой огромный, такой пёстрый, такой удивительный мир, а вы совсем его не бережёте, – вздохнул он. – Вас вечно разделяют на разные лагеря по происхождению, по количеству доходов, по вере в загробную жизнь, по языкам, на которых вы говорите, – и вы веками принимаете всё это за чистую монету и верите в это, до хрипоты, до крови спорите, кто же из вас достойнее остальных, не понимая, что все вы в одной лодке и что настоящий враг един. И враг этот которое столетие с успехом использует принцип «разделяй и властвуй»… Эх… Ладно, – он смял фольгу и метко зашвырнул серебристый комочек в переполненный оранжевый мусорный бак. – Что-то я увлёкся.

– Они ведь ещё вернутся, да?

– К сожалению, этого не избежать, Верена. Мне жаль, правда, страшно жаль, что всё это случилось с тобой… именно так, как случилось. И ты просто умница. Ты стала одной из нас… конечно, рано или поздно ты всё равно встретилась бы с кем-то из них, это было неизбежно… Но я очень надеялся, что это произойдёт… хотя бы немного позже.

Алекс снова на несколько секунд умолк, потирая подбородок и разглядывая пёстрый, усыпанный разноцветными лампочками плавучий ресторанчик, пришвартованный на противоположном берегу канала под развесистыми плакучими ивами, раскачивающиеся на ветру ветви которых полоскались в воде.

– Я не думал, что они так опасаются изменения баланса сил, – сумрачно сказал он наконец. – Это, конечно, не значит, что мы в преимуществе, – тут же оговорился Алекс. – Всё-таки Са-Пи объединяет их всех, в разных концах земли, а мы разобщены и узнаём друг о друге только по счастливой случайности…

– Я всё равно не понимаю… – беспомощно сказала Верена, переплетая пальцы и глядя на свои руки. – Просто не понимаю, как вообще люди попадают к ним?

– Всё бывает очень, очень по-разному в этой жизни, Верена. Кто-то получает память тули-па, и у него с того момента уже только одна правда. Большинство, конечно, получает только силы, и… дальше у каждого начинается своя собственная история.

– А вот Пуля говорила, что память тули-па – это просто такие фантазии…

– Да-да, я помню, – Алекс понимающе покивал. – Ты знаешь, память сохранили столь немногие из нас, что… ну, в общем, это одна из тех тем, на которые у нас обычно не принято спорить. Пуля просто по человеческим меркам совсем недавно приняла зверя. И то, во что она ещё верит… это всё такое человеческое. Очень человеческие рассуждения. Очень далёкие от меня, – он пожал плечами, снова улыбнувшись. – Но в целом она права, конечно. Абсолютно неважно, во что ты веришь – главное, на чьей ты стороне на самом деле.

Налетевший порывом пронизывающий ветерок обдал холодом и погнал по воде лёгкую рябь, и с пасмурного осеннего неба, затянутого серыми слоистыми облаками, потихоньку посыпалась мелкая ледяная морось. Верена зябко поёжилась и поплотнее запахнула куртку, поднимая воротник и накидывая капюшон. Прямо под ногами у неё степенно проплыла по каналу стайка лебедей – несколько крупных, снежно-белых, и троица совсем ещё крошечных, сереньких и растрёпанных. «Младшие следуют за старшими, – подумалось Верене. – Потом повзрослеют, выучатся летать и полетят следом за старшими…»

– Мы должны их победить, – сказала она. – Я ещё не знаю, как, но мы должны, обязаны придумать. И мне обязательно нужно ещё раз увидеться с Пулей. Ты прав… теперь это и моя война.