Слуга отречения

– Боль… боль надо было блокировать.

– Верно. Ты постоянно об этом забываешь. В решительный момент, особенно при прямой угрозе гибели, ты должна обязательно уметь ставить блок. В этой способности нет ничего сверхъестественного, при желании ей может обучиться даже обычный человек. Другое дело, что возможности человеческого тела сильно ограничены, а вот твоё тело сейчас обладает повышенной способностью к регенерации и способно на неё даже без трансформации. Но сознание не поспевает за телом, и, если не научиться им управлять, это может привести к параличу. А паралич в бою… сама понимаешь… – Пуля стянула с себя белый халат и аккуратно повесила его на стоящую в углу около двери разлапистую металлическую вешалку, похожую на тощий кактус. – На это опирается большинство болевых приёмов, которые дезориентируют и оттягивают у тебя энергию, необходимую для обороны, и поверь, тули-па знают в них толк. Так что надо просто больше тренироваться. Когда это выйдет на уровень рефлекса, всё сразу станет проще… Это, кстати, была запись одного из тренингов, которые используют сами тули-па, – продолжала женщина, неторопливо складывая в стоящую на скрипучем деревянном стуле тяжёлую кожаную сумку какие-то тетради, разбросанные по столу жёсткие диски и допотопный, больше похожий на детскую игрушку исцарапанный кнопочный телефон. – Само собой, они-то тренируются обычно не в морфопространстве… Не спрашивай, откуда… мы боремся с ними достаточно давно, чтобы знать некоторые их секреты. А секреты врага иногда знать весьма небесполезно, знаешь ли. Раньше тули-па воспитывали воинов… безжалостных, но совершенно бесстрашных.

– А сейчас?

– А сейчас они не воинов воспитывают, а палачей-смертников, – сухо ответила Пуля.

Они вышли в широкий гулкий пустынный коридор, стены которого были выкрашены мрачной тёмно-зелёной краской. В коридоре царила приятная прохлада – настоящее блаженство после удушливого, словно в тропиках, простреливаемого насквозь изнуряющим солнцем воздуха лаборатории.

– Времена меняются, знаешь ли, Верочка, вот и тули-па тоже меняют тактику. Новое время – новые песни… – вполголоса продолжила Пуля, с шумом и скрежетом запирая бесконечные дверные замки. – Понимаешь ли, человечество всегда любило воевать, это верно. Но ведь бывают войны и войны. Одно дело, когда подрались два соседа, которые не могут решить, у кого из них в доме должен стоять старый самовар, завещанный их двоюродному дедушке его троюродной тетушкой… и совсем другое, знаешь ли, когда один сосед сдирает с другого шкуру живьём и приколачивает её себе на забор в качестве трофея…

Верена поёжилась.

– Ты не могла бы использовать какие-нибудь… менее натуралистичные примеры?

– Прости меня, дорогуша. Но это действительно трудно иначе описать. Впрочем, пока тули-па ещё не настолько сильны. То, что происходит сейчас, – это лишь цветочки, так… разминка, проба сил. Пока что мы ещё можем их сдерживать. А вот ягодки, наверное, впереди. Всё, что произошло в мире за последние несколько десятилетий… впрочем, я думаю, тебе пока ещё рановато знать подробности.

Верена спустилась вслед за Пулей по знакомой пахнущей хлоркой лестнице, освещённой редкими плафонами дневного света. Потом они остановились перед турникетом у застеклённого поста охраны, и Пуля положила на узкую обшитую серым пластиком стойку связку длинных металлических ключей и маленькую тёмно-синюю книжицу с вклеенной в неё цветной фотографией. Фотография была усыпана множеством круглых фиолетовых печатей.

– Опять посторонних на объект таскаешь, Светлова, – невнятно донеслось из-за стекла.

– Это не посторонняя. Под мою ответственность…

– Вот главный если спросит…

Верена потёрла лоб и болезненно поморщилась. За множество своих визитов сюда девушка уже вполне привыкла, что слышит звучащую вокруг себя речь как родную, но в какие-то моменты, как сейчас, когда от неё вдруг на мгновение ускользал смысл сказанного и Верена бессознательно начинала пытаться разобрать отдельные слова, ей внезапно казалось, что она смотрит фильм с двумя разными озвучками, накладывающимися друг на друга (а иногда даже с тремя, потому что немецкие слова странным образом перемешивались у неё в голове ещё и с французскими), и какую-то точку между бровями тогда прокалывало короткой пламенеющей болью.

– Под мою ответственность, я же сказала! – чуть повысила голос Пуля, расписываясь одна за другой в трёх толстых потрёпанных разлинованных тетрадях. – Всё, Семён, некогда мне с тобой, кошки дома некормлены… Удачного дежурства.

Усатый пожилой мужчина за стеклом пробормотал в ответ неразборчивое, поднося к губам замызганную чайную кружку, и снова уставился в экран стоящего на столе маленького старого ноутбука, на котором мельтешило что-то взрывающееся.

– Ну что, увидимся через неделю, так? – спросила Пуля, шагая из-под каменной арки на пышущую жаром улицу и осторожно обходя шумную очередь перед серебристым ларцом с мороженым, приютившимся под покосившимся пёстрым зонтиком у самой стены.

Шумный городской полдень искрился всеми красками приближающегося лета, пускал в глаза горячих зайчиков, отражающихся от окон домов и от крыш проезжающих мимо машин. Его дыхание раскаляло плитки тротуара, от земли поднимался томительный зной, под ногами змейками вились пушистые клочки первого тополиного пуха. В ослепительно синей лазури неба, прочерченной светящейся, словно полоска раскалённого добела металла, линией от недавно пролетевшего самолёта, не было видно ни облачка. «Вроде Петербург северный город, а жара стоит совершенно аномальная, – подумала Верена. – Даром что только середина мая на дворе…»

– Нет, на следующей неделе я не смогу, – она улыбнулась, боком пробираясь между двумя раскалёнными от солнца автомобилями, припаркованными вдоль ограждения канала. Около самого спуска к воде прохаживалась взад-вперёд женщина в неоново-розовой футболке и с мегафоном на шее, старательно зазывающая прохожих присоединиться к очередной водной экскурсии. Лоб женщины блестел от пота, и та время от времени утирала его скомканным бумажным платком. Она кинула на Верену короткий взгляд, но даже не попыталась к ней обратиться, и девушка удовлетворённо отметила про себя, что её в этом городе, кажется, окончательно начали принимать за местную.

– Ах ну да, точно, у вас же четвертьфинал в воскресенье? – Пуля усмехнулась. – Не думала, что ты так любишь футбол.