Но в кухне царит такая же тишина. У меня сводит желудок, хотя он был спокоен всего несколько минут назад, и мне кажется, что меня сейчас снова вырвет.
Крейтон ушел, и нет никаких признаков того, что мне не померещилось его присутствие.
Размеренным шагом я подхожу к кружевным занавескам, чтобы взглянуть на подъездную аллею.
Пусто.
Из-за стирателя памяти под названием текила я не помню, в какой машине мы с Крейтоном ехали вчера, но я знаю, что у него должна была быть машина. И у меня нет гаража, в котором ее можно было бы спрятать.
И значит… его в самом деле здесь нет.
Я отшатываюсь от окна, когда до меня наконец доходит.
ПОРОЧНЫ ОБА
– Какого черта? – спрашиваю я в пустоту. – Что это значит?
Я не знаю, почему задаю этот вопрос, ведь обои с рисунком в виде листьев плюща не ответят мне на него.
И тут до меня доходит. Два слова. Оба раза, когда я уходила от него, я оставляла записку из двух слов:
Неужели он такой засранец, что решил поквитаться со мной? Я моргаю, чтобы не расплакаться. У меня нет времени на слезы.
И тут я вижу в углу у стены кожаный футляр для гитары, такой же, как тот, что я оставила в пентхаусе в Нью-Йорке. Я поднимаюсь со стула, чувствуя, что мои локти все еще болят, и подхожу к футляру. Присев рядом на корточки, я кладу футляр на пол, открываю замки и поднимаю крышку.
Внутри лежит гибсоновская гитара, такая же великолепная, какой она показалась мне в тот день, когда ее доставили. Но больше в футляре, обитом изнутри бархатом, ничего нет. Никакой записки или других знаков, говорящих о том, что думал Крейтон, когда оставлял ее здесь.
Я сажусь на пол, прислоняюсь спиной к плите и беру в руки гитару. Проверив, хорошо ли она настроена, я начинаю играть.
Что я пою? Ту песню, в которой я излила все свои сомнения и неуверенность в себе. Неуверенность, которая временно покинула меня, когда я пела в душе. «Затерянная на Пятой авеню».
Но посреди второго куплета я замолкаю.