— Но есть и плохая новость. Спецслужбы знают, что вы здесь. Мне сегодня на электронную почту пришел запрос из ФБР. Они хотят встретиться с вами. Это не ордер на арест, но отказаться вам нельзя, иначе дальнейшее пересечение границ стран может быть для вас сильно затруднено.
— Почему они не прислали запрос мне напрямую?
— Они точно знают, что вы сейчас здесь. Им проще действовать через профессиональных юристов. Я распечатал их запрос. Вы обязаны завтра утром добровольно явиться в полицейский участок, куда к тому времени прибудут двое американских следователей из ФБР. Зачем — не знаю. Если вам понадобится на этом допросе адвокат, я — к вашим услугам.
Глава 11
Непокорный ирландец
Миновав почти весь центр города, роскошный кортеж поворачивал с улицы Хьюстон-стрит на коротенькую, угловую, почти сразу уходящую под широкий мост улицу Вязов (Элм-стрит).
— Господин президент, теперь вы точно не можете сказать, что в Далласе вас не любят. Посмотрите: весь город вас просто обожает!
Сидевшая рядом с мужем в среднем ряду сидений длинного черного президентского лимузина Нелли Коннели, жена губернатора штата Техас Джона Коннели, обернулась, обращаясь к Джону Кеннеди, 35-му президенту США, сидевшему с супругой Джеки сзади. Тот ответил ей широкой, немного простодушной и абсолютно искренней улыбкой счастливого ирландского парня. В этот момент у него и в самом деле все было как нельзя лучше. Множество его врагов в соперничающей Республиканской партии в последние месяцы были вынуждены прикусить языки, после того как предложенный Кеннеди пакет экономических и налоговых реформ был принят на «ура» частным бизнесом вопреки критике республиканцев. Закон о гражданских свободах, впервые в истории нации гарантировавший равные права белому и черному населению США, должен был вскоре до неузнаваемости изменить положение дел в стране — в лучшую сторону, несомненно. И, конечно, Джеки… После множества семейных бурь и размолвок в последнее время она была абсолютно, полностью предана ему, горячо поддерживала каждый его шаг. Даже в эту минуту столь ослепительно прекрасная в своем очередном изысканном наряде — розовом жакете и розовой шапочке, — выписанном ею специально для этого дня из Франции, она смотрела на него влажными, горящими глазами, полными бесконечной, истинно женской любви. Джон широко улыбался — его жизнь была светла и безоблачна, как никогда.
Но именно эта его улыбка оказалась последней.
Свернув на улицу Вязов, по бокам которой толпились сотни восторженных горожан, водитель лимузина вдруг резко нажал на тормоз, что было более чем странно — останавливаться без личного указания президента по инструкции он не имел права. Кеннеди снова тепло помахал людям рукой. Через мгновение острая боль обожгла горло президента: пуля вошла в него спереди, пройдя навылет. Он опустил голову, схватившись за горло руками. Еще через секунду над улицей разразилась настоящая канонада. Одна из пуль попала прямо в правый висок президента, превратив половину его головы в кровавое месиво. Две другие пули, видимо, случайно прошли чуть-чуть мимо, попав в плечо и бок сидевшего на сиденье впереди губернатора Техаса — тяжело, но, к счастью, не смертельно ранив его. Голова Джона, уже безжизненная, в последний раз склонилась на колени жены. Джеки в первую секунду отчаянно попыталась укрыть его своим телом от возможных новых выстрелов, затем резко встала и поползла по заднему капоту лимузина, словно пытаясь настичь невидимых убийц. Позже она говорила, что она инстинктивно бросилась собирать кусочки мозга мужа. Автомобиль снова ускорился и через пару секунд скрылся под мостом. Спустя полчаса тело Джона Кеннеди в госпитале Далласа было подвергнуто безуспешной попытке реанимации. Но расстрелянный президент США был уже мертв.
Виды сияющего ночного Нью-Йорка с верхнего этажа одного из самых роскошных отелей города, расположенного на Мэдисон-авеню, в Верхнем Истсайде, были необыкновенно романтичны. С одной стороны, словно на ладони, лежал цветущий и благоухающий в конце мая Центральный парк, за которым вздымались величественные силуэты башен Эмпайер-Стейт и Крайслер. С другой стороны светились длинные мосты, соединяющие Манхэттен с Бруклином над темной гладью Ист-Ривер. Нью-Йорк действительно, как пел своим бархатистым баритоном любимец Америки Фрэнк Синатра, никогда не спал. В любое время ночи, до самого утра, двери его баров и клубов были широко распахнуты для посетителей, а с верхних этажей небоскребов всегда можно было видеть нескончаемую вереницу огоньков фар автомобилей вдоль длинных улиц и авеню Манхэттена.
Она как всегда была не просто прекрасна — лучезарна. Рядом с этой женщиной каждому мужчине казалось, что он теперь — властелин мира, что вся его предыдущая жизнь была лишь подготовкой к встрече с Ней, а вся последующая будет иметь смысл только при условии, что он сумеет хоть на какое-то время удержать это неземное чудо рядом с собой. Голливуд и высший свет Америки пятидесятых знал множество роскошных женщин: прославленных актрис с идеально уложенными платиновыми волосами, длинноногих манекенщиц, приезжавших сюда ради карьеры из Европы, и просто юных соблазнительных «старлеток», вившихся стаями вокруг богатых влиятельных мужчин. Но как только Она появлялась в обществе — от национальной кинопремьеры до простой веселой дружеской компании в ночном баре, от важного светского приема до илистого рыбацкого пляжа на севере Калифорнии, по которому она прогуливалась в светлых шортах, босиком, — все остальные женщины вокруг мгновенно меркли. А взоры мужчин независимо от их возраста и семейного положения (даже если супруга была в это мгновенье рядом) неотступно следовали только за Ней — Она притягивали их как магнитом, даже когда сама того не желала. Ее невероятная фигура с осиной талией и потрясающе соблазнительными женскими формами нередко тайно волновала воображение даже окружающих женщин. Ее бедра при ходьбе грациозно и плавно покачивались так, как за всю историю человечества умела делать только Она. Ее совершенное лицо с чувственными, но при этом чистыми, почти невинными чертами никогда, ни при каких обстоятельствах не выглядело самоуверенным или надменным. Напротив, его выражение всегда было мягким, светлым и даже немного детским. Казалось, что эта женщина неземной красоты в душе страдала от страшной неуверенности в себе и ежеминутно искала поддержки в окружающих. В компании Она всегда много говорила, пила дорогое шампанское из тоненьких хрустальных бокалов, которые мужчины почитали за честь подносить Ей. Звук Ее высокого заливистого детского смеха контрастировал с чувственным хрипловатым полушепотом, которым Она разговаривала обычно: и то, и другое было весьма приятно для слуха. Быть просто знакомым с этой женщиной и быть по уши, безнадежно влюбленным в Нее для большинства мужчин означало примерно одно и то же.
Джон, или, как его звали близкие, Джек, Кеннеди влюбился в Нее, так же как и все, в ту секунду, когда впервые увидел. Он был тогда еще молодым, но подающим большие надежды сенатором, а заодно и наследником огромного состояния. Муж его родной сестры, как когда-то и отец Джона Джозеф Кеннеди, в пятидесятых был влиятельным человеком в Голливуде: устроил очередную роскошную летнюю вечеринку на своей вилле в Лос-Анджелесе. Они пришли на нее с законными супругами: Она была со своим мужем, лучшим бейсболистом мира, он — с юной Джеки, непередаваемо изящной, стильной и при этом прекрасно образованной бывшей французской журналисткой. В постели Джона к этому времени перебывало множество женщин. С его харизмой, чувством юмора и невероятно теплой улыбкой славного ирландского парня он мог покорить почти любую, знал это и никогда не испытывал робости в амурных делах. Но в тот вечер он, как мальчишка, долго не мог решиться подойти к Ней. Когда это наконец произошло, весь остальной мир мгновенно словно уплыл в какую-то даль. Они долго болтали о пустяках, громко смеялись и несколько раз подряд танцевали. Ее ревнивый муж ушел с той вечеринки раньше времени один (правда, под утро вернулся, чтобы увезти жену домой), а мудрая Джеки только улыбалась и, как всегда в таких ситуациях, делала вид, что не придает ухаживаниям мужа на стороне никакого значения. В следующий раз они встретились лишь спустя три года: Джеки в тот момент была глубоко беременна, а Она развелась с бейсболистом и вышла замуж за известного писателя, но большую часть времени жила с ним раздельно и чувствовала себя почти свободной. Их взаимной страсти теперь уже ничто не могло помешать: они встречались каждые выходные в апартаментах на верхнем этаже отеля «Карлайл» в Нью-Йорке. Потом ей пришлось уехать в Англию на съемки фильма, а он — «вернулся в семью», чтобы находиться рядом с супругой после рождения их первого ребенка. Когда Джон был избран президентом в шестидесятом, Она, будучи не в себе от счастья, позвонила ему с бурными поздравлениями: запись их того нежного и страстного разговора служба безопасности потом уничтожит как «порочащую» образ первого лица страны. Ей было все равно, что Джон женат, ей было достаточно просто знать, что он думает о ней каждый день, может быть, даже каждую свободную минуту. Ей казалось, что это так, хотя он и был крайне сдержан на комплименты и любовные признания: натуре мужественного ирландца чужда сентиментальность. Как и всякая влюбленная женщина, Она, конечно же, мечтала, чтобы Джон оставил семью и принадлежал только Ей. Но разум, к счастью, подсказывал, что торопить столь своенравного и упрямого от природы мужчину не стоило. Лишь однажды за все время Она совершила непростительный поступок: позвонила в Белый дом Джеки и поинтересовалась, не находила ли та в их постели в Белом доме Ее пропавшую ночную рубашку и чулок. Это было глупостью еще и потому, что в Белом доме она никогда не была. Но что еще оставалось делать, если Джон вдруг надолго перестал звонить, а количество выпитого ею в тот очередной тоскливый вечер джина и шампанского могло свалить замертво трех дюжих ковбоев. Джеки, естественно, была вне себя от ярости и закатила супругу грандиозный скандал. Три месяца после этого они не виделись. Надо было что-то срочно делать, пока Она не потеряла его навсегда.
В мае 1962-го популярность 35-го президента США была почти на самом пике. В честь дня его рождения был устроен роскошный концерт в огромном зале «Мэдисон Сквер Гарден» в Нью-Йорке, куда были приглашены пятнадцать тысяч человек: соратники по Демократической партии, банкиры, политики, бизнесмены и знаменитости всех мастей. В концертной программе значился целый сонм звезд джаза и эстрады первой величины, а конферанс грандиозного мероприятия вел тот самый муж сестры Джона, на вилле которого они когда-то познакомились.
Она готовилась к этому вечеру давно: сбросила несколько впервые в жизни образовавшихся на ее обычно идеальном теле от переедания на нервной почве килограммов и заранее заказала платье, о котором мечтала всю жизнь. Его создал знаменитый парижский дизайнер, автор легендарных нарядов из фильмов богинь кино недавнего прошлого — Риты Хэйворт и Марлен Дитрих. Для Нее специально для того вечера он подготовил свое лучшее творение в жизни: роскошное, тесно облегающее фигуру платье телесного цвета с двумя тысячами мерцающих страз. В нем Она как будто бы и в самом деле сияла и при этом казалась практически обнаженной: более соблазнительную женщину трудно было себе даже вообразить. Впоследствии никто из зрителей не мог вспомнить решительно ничего из длинной программы вечера. Всем врезалось в память лишь то, как Она, как всегда опоздав, с грацией дикой кошки подошла к микрофону и решительно скинула с плеч белоснежную горностаевую накидку. Зал буквально застонал: в первую секунду всем показалось, что она — совершенно голая. Но через секунду бриллиантовые стразы под блеском софитов засверкали как тысячи маленьких звездочек, и Она спела президенту короткую песенку Happy Birthday. Спела так, что у всех захватило дух: в это мгновенье каждый человек мужского пола на свете страстно хотел бы быть Джоном Кеннеди. Сам президент, как всегда, сохранил свое знаменитое самообладание и, чтобы снять излишний ажиотаж и перевести все в шутку, выйдя к микрофону, с улыбкой отреагировал:
— Услышав то, КАК меня сейчас поздравили, я бы мог наконец-то навсегда уйти из политики.
Поздно ночью, ловко скрывшись от вездесущих репортеров, они ехали вместе в «их» отель в одном из его лимузинов. Она почти спала, положив голову на его плечо, ей в кои-то веки было хорошо, и она ни о чем не думала, а он рассматривал сияющие небоскребы Мэдисон-авеню и, как всегда, размышлял о десяти вещах одновременно. Мудрая Джеки, узнав, что ее соперница будет публично выступать для президента, не хотела выглядеть в глазах общества и журналистов «оскорбленной супругой» и уехала вместе с детьми на выходные за город. Он же твердо решил объяснить своей бывшей пассии, что между ними уже давно все кончено. Но сейчас… Когда эта неземная белокурая головка лежала на его плече, он вдыхал нежный аромат ее духов, а платье, потрясшее мир, в эту секунду все так же облегало ее самую соблазнительную на свете фигуру… Он мог поклясться святым Патриком, что был невероятно взволнован, влюблен так же сильно, как в самый первый вечер, и отдал бы многое, чтобы эти минуты не заканчивались.
Их номер был постоянно забронирован для Кеннеди и декорирован современной, разноцветной дизайнерской мебелью, которая кому-то могла показаться слишком вычурной, но эта яркая обстановка нравилась им обоим. Иногда Кеннеди даже использовал этот номер для деловых встреч во время своих частых визитов в Нью-Йорк: в каком-то смысле для уроженца Бостона отель «Карлайл» стал привычным домом в этом шумном мегаполисе.
На столике, как всегда, стояло ведерко с двумя бутылками ее любимого калифорнийского игристого и закуска: клубника со сливками, морские ракушки и черная икра. Разговор оказался недолгим, поцелуи — страстными, как в их самую первую встречу. Она, уже совершенно нетрезвая, что, впрочем, в постели делало ее еще более желанной, как обычно, стонала, Джон также сгорал от страсти. Из всех женщин, побывавших в его постели, ни одна даже близко не доводила его до такого исступления. Он потом даже злился на себя. Ему казалось, что в постели она всякий раз побеждала его, лишая той психологической выдержки, которую так долго и целенаправленно взращивали в нем его предельно строгие родители. В четыре утра они стояли вместе, почти обнаженные, у окна, как влюбленные школьники, любуясь первыми лучиками восхода над Манхэттеном. Он знал, что он должен был все сказать ей. Но вряд ли было на свете что-то, чего он не хотел делать столь же сильно.
— Джек, любимый, я так скучала. Мы ведь теперь снова будем вместе, как раньше? Скажи мне!