Мировое правительство

22
18
20
22
24
26
28
30
Вашингтон, 8 июня 1991 года, 12.30 пополудни

Америка соскучилась по военным парадам. Последняя большая война, в которой она открыто участвовала, окончилась за восемнадцать лет до этого — эвакуацией последнего оставшегося к тому времени в Сайгоне, столице Южного Вьетнама, небольшого воинского контингента. Окончательному выводу армии США из Вьетнама предшествовали прощальные рождественские ковровые бомбардировки Ханоя и других северовьетнамских городов. И хотя многие американские военнослужащие проявили в той войне поразительное мужество и верность воинскому долгу, итоги той кампании совершенно точно не располагали к победным шествиям.

Теперь изменилось абсолютно все. Америке больше не нужно было противостоять коммунизму во всех частях планеты. «Холодная война», длившаяся сорок пять лет со дня знаменитой фултонской речи Черчилля, произнесенной британским лидером на американской земле, только что закончилась. США одержали в ней блистательную, безоговорочную победу. Советский Союз еще существовал, но находился в последней стадии своего полного и уже неотвратимого разложения. Берлинская стена, главный символ той «холодной войны», была в щепки сметена народом, устремившимся к западным идеалам и к западному же изобилию; скоро ее мелкие обломки стали продаваться с рук как редкий сувенир. Всего за несколько лет до этого Советская держава казалась грозным рычащим медведем, соперничавшим с Западом на равных, а в военном отношении, возможно, даже превосходившим его. А теперь одним из главных вопросов на повестке дня в Вашингтоне и в Брюсселе были масштабы бесплатной гуманитарной помощи России — базовых продуктов питания, чтобы в ее крупных городах на фоне паралича советской экономики не начался полномасштабный голод. Столь быстрая и даже внешне легкая победа была достигнута не с помощью ядерных боеголовок, о паритете количества которых так заботились всю «холодную войну» советские генсеки и члены Политбюро, и не посредством программы «звездных войн» Пентагона, которую они так боялись, хотя программы на самом деле даже никогда не существовало. Берлинская стена была сметена потому, что по ту ее сторону светились витрины великолепных супермаркетов, полки которых ломились от любых продуктов и самых модных и желанных потребительских товаров; потому что там можно было говорить что угодно — выступать на центральной площади с пикетами против власти, а у полиции, по Конституции, не было права не только упечь протестующего за решетку, а даже и прикоснуться к нему. Стена рухнула потому, что обещания «земного рая» по эту ее сторону обернулись репрессиями, бессмысленной работой за копеечное жалованье, безнадежной серостью быта, а главное — ложью, сплошной, всепроникающей ложью, от которой любому сохраняющему достоинство человеку было тяжело просто дышать. Вполне вероятно, что идея коммунизма как таковая в умах людей не умерла. В ней по-прежнему оставалось много заманчивого. Но путь к достижению такого уровня развития общества в далеком заоблачном будущем теперь представлялся во всем мире совсем другим и точно — не советским.

В этот жаркий субботний июньский день в Вашингтоне вдоль обочины проспекта Конституции собралась огромная толпа — более восьмисот тысяч человек. Люди аплодировали, размахивая небольшими звездно-полосатыми флажками, участникам большого парада, который не разочаровал никого. Все звезды, имена которых чаще всего мелькали в американской прессе в последние месяцы, были здесь. Боевые машины пехоты «Брэдли», вертолеты «Апачи», танки «Абрамс» и специальный гость торжества — подвижные ракетные установки Patriot, спасшие столицы Израиля и Саудовской Аравии от иракских обстрелов советскими ракетами «Скад». Морские пехотинцы в парадной белой форме, десантники в камуфляже казались лишь придатком к этому впечатляющему строю новейшей военной техники. В войнах будущего, полностью автоматизированных, вероятнее всего, живая сила на полях сражений будет не нужна совсем. Парадом командовал генерал Шварцкопф, герой кампании, почти идеально составивший и воплотивший стратегический план операции «Буря в пустыне», а принимал парад президент Джордж Буш-старший, в свои 67 лет все еще казавшийся необыкновенно стройным и моложавым. Все руководство страны, и особенно министр обороны Дик Чейни, грузный седой мужчина в очках, в рубашке с короткими рукавами, наблюдало за парадом с таким выражением лиц, словно ими только что была одержана победа в одной из самых великих войн. На самом деле Война в заливе была самой короткой из крупных военных кампаний в истории, продлившись лишь чуть более месяца, а решающая, наземная фаза операции заняла всего 100 часов. Войска Саддама Хусейна, оккупировавшие Кувейт, сдались и покинули территорию суверенной страны даже быстрее, чем на то рассчитывало командование армии США. Но это была хоть и скоротечная, но вовсе не игрушечная война: при неблагоприятном развитии она вполне могла обернуться вторым ужасом Вьетнама, который бы серьезно пошатнул только что завоеванные победные позиции Запада в «холодной войне». Но этого не произошло. Преимущество США над обычными советскими вооружениями на текущий момент стало очевидным всему миру за одну-единственную ночь.

Саддам Хусейн вторгся в Кувейт, видимо, даже не осознавая, какой мощной и единой будет ответная реакция «мягкотелого», с его точки зрения, Запада. Испытывая тяжелые экономические проблемы после многолетней изматывающей и оказавшейся в итоге совершенно бесплодной войны с Ираном, а также из-за резкого снижения мировых цен на нефть, он ввел армию в маленькую страну, лежащую между Ираком и Персидским заливом, имевшую огромные запасы нефти и, что не менее важно, стабильный политический режим, под смехотворным предлогом, что Кувейт якобы ворует иракскую нефть, буря на границе наклонные скважины. После захвата страны, осуществленного за одну ночь в августе девяностого, иракские солдаты много недель занимались мародерством, обчищая кувейтские магазины и насилуя женщин. Мировое сообщество резко осудило вторжение уже на следующий день. Создание широкой международной коалиции во главе с США заняло несколько месяцев. Боевые действия начались в январе девяносто первого: тысяча самолетов коалиции, включая «невидимки» «Стеле Б-117», больше месяца днем и ночью бомбили объекты по всей территории Ирака: коммуникации, склады оружия, аэродромы и командные пункты. Однако реальный эффект воздушных атак, к тому же не затрагивавших стратегические гражданские цели, помимо психологического воздействия на солдат противника, был невелик: нанести серьезный урон самой крупной и боеспособной на тот момент армии Азии одними бомбардировками было невозможно. Как и в любой войне в истории, все решала наземная операция. Саддам сосредоточил на оборонительных позициях вокруг столицы Кувейта, а также в пустыне более тысячи советских танков «Т-72», которые отлично себя зарекомендовали в ходе ирано-иракской войны: только благодаря им этот конфликт, в котором общий военный перевес был на стороне Ирана, Ираку в конце удалось-таки свести «вничью», сохранив свою территорию. Многие эксперты предсказывали, что наступление коалиции в тяжелейших условиях (пустыня с постоянными песчаными бурями и зыбкими, высокими, местами не проходимыми для техники барханами) быстро захлебнется, конфликт затянется надолго, превратившись в настоящий ад для американской армии. Даже самые отчаянные оптимисты говорили о том, что операция в лучшем случае займет несколько недель. Однако исход всей этой войны был, по сути, решен в ходе одной атаки в течение всего нескольких часов. И это было почти чудо.

Граница Ирака и Саудовской Аравии, 20 февраля 1991 года, 23.30

Ночь обещала быть спокойной. Двести танков «Т-72» были надежно вкопаны в песок — так, что над поверхностью пустыни были видны лишь их башни с пушками. Всего около двадцати танков оставались мобильными, охраняя периметр лучшей иракской танковой дивизии, для того чтобы вражеские разведывательные отряды не застали обороняющихся врасплох. Место дислокации танков было выбрано на основании опыта войны с иранцами — оно защищено горным склоном от наступающего потенциального противника и мало заметно с воздуха. Именно атак американских тяжелых бомбардировщиков командование дивизии опасалось больше всего. Днем по секретному каналу связи была передана информация о том, что войска коалиции высадились в Саудовской Аравии, в ста пятидесяти километрах от иракской границы. С учетом того, что противник не имел точных сведений о расположении дивизии, а также того, что с самого утра весь день над пустыней бушевала сильная песчаная буря, в которой ничего не видно на расстоянии свыше ста метров, было ясно, что в таких условиях, в крайне тяжелой, абсолютно незнакомой местности, никто не решился бы начать марш вслепую. Сколько раз в ходе ирано-иракской войны танки, несмотря на их максимальную скорость шестьдесят-семьдесят километров в час по асфальту, намертво увязали в непролазных барханах, не в состоянии преодолеть и тридцати километров по пустыне за сутки. Нередко случалось также, что танки теряли связь и попросту не могли точно определить место, где они находятся, в итоге становясь легкой жертвой противника. Наступление американцев на Ирак могло начаться не раньше чем через двое суток. С приходом темноты буря и ветер улеглись, и танкисты, приоткрыв люки, наконец смогли отдохнуть от дневной жары, ведь советские танки без кондиционеров нагревались под палящим даже в конце зимы солнцем аравийской пустыни до состояния раскаленной консервной банки. Остатки пылевой завесы продолжали скрывать ночное небо: обычно оно напоминает в пустыне сказочный, яркий звездный шатер, но в эту ночь звезд не было видно вообще. Некоторые танкисты вышли из своих машин, чтобы хотя бы пару часов вздремнуть рядом на земле, разложив коврик на свежем воздухе. До битвы, ожидавшейся через два дня, надо было набраться сил. Если бы кто-то из древних полководцев мог обозреть эту картину он испытал бы что-то вроде благоговения и даже зависти: огромный участок пустыни, ощетинившийся длинными пушками вкопанных в песок железных машин смерти, защищенный широкими и длинными, простиравшимися до горизонта минными полями на склоне горы, и над всем этим царила абсолютная, удивительно спокойная ночная тишина.

Башня первого танка взорвалась словно петарда во время новогодних гуляний — с неописуемым грохотом и ярким светом разлетелась на мелкие части, образовав столб пыли и искр высотой в несколько метров. Лобовая броня танка «Т-72», почти неуязвимая в иранскую войну, превратилась в тысячи горячих обломков металла. Такое страшное поражение могло быть только от авиабомбы, и головы разом проснувшихся, отчаянно кричащих солдат пытались что-то высмотреть в небе, но оно было совершенно темным. В течение минуты еще шесть адских выстрелов, раздававшихся словно ниоткуда, уничтожили почти все танки, охранявшие первый ряд внешнего периметра, вместе с их экипажами. Иракские войска охватила неописуемая паника. Казалось, что их атакуют силы свыше, не от мира сего. Новая серия залпов, раздавшихся еще через пару минут, уничтожила все оставшиеся на поверхности иракские танки, двигатели которых даже не успели завести. Где-то вдалеке наконец раздался лязг танковых гусениц.

Подразделение, состоящее из примерно ста пятидесяти новейших танков «М1А1 «Абрамс», специально для Войны в Заливе усиленных дальнобойными немецкими пушками, вело прицельный огонь по иракским позициям с самой вершины холма, находясь в полной темноте на расстоянии двух с половиной километров. Почти мгновенная переброска тяжелой бронетехники к намеченной цели в труднопроходимой местности оказалась возможной благодаря неизвестной до этого в мире спутниковой системе навигации GPS, исправно работавшей даже в самую сильную песчаную бурю. Наносить точнейшие удары с такого расстояния в кромешной тьме позволяли новейшие ночные тепловизоры, распознававшие цели-объекты по следу тепла, исходящего от них. Наконец, даже если бы танки коалиции каким-то образом были обнаружены противником, им бы совершенно ничто не угрожало — дальнобойность пушек советских «Т-72» не превышала полутора километров. К тому же и сами снаряды были особенными — с наконечниками из обедненного урана, благодаря его уникальной плотности и твердости не просто проделывавшие отверстия в броне танков противника, а буквально разносившие самые толстые листы железа в металлические щепки. Не дожидаясь, когда противник придет в себя, танки «Абрамс» на максимальной скорости ринулись вниз по склону. То один, то другой танк коалиции время от времени подрывался на минах, которые болезненно встряхивали его экипаж, но благодаря специально защищенным гусеницам и днищу даже не замедляли скорости его движения. Преодолев минные поля без потерь, американские танки ворвались в гущу сил противника. Некоторые из вкопанных танков успели произвести выстрелы, но их старые снаряды отскакивали от брони наступавших танков, не причиняя тем ущерба. К трем часам ночи все было кончено. Потрясенные, оглушенные иракские солдаты образовали длинный ряд с поднятыми вверх руками. Большая часть всей техники иракской дивизии была уничтожена. Потери иракцев в живой силе в этой битве исчислялись несколькими сотнями человек. У американцев были серьезно повреждены четыре танка, но, как и все остальные, они оставались на ходу. Погиб один военнослужащий коалиции: в ходе боя он потерял ориентировку, высунулся из люка, и ему в голову угодил осколок снаряда другого американского танка. Ни один танкист, находившийся в танке, не был даже ранен. Последняя великая битва новейшего американского и (пусть и несколько устаревшего к тому времени) советского оружия закончилась так, что ни у кого в мире больше не осталось сомнений в том, что и в военном смысле паритета между этими двумя державами больше нет. Разумеется, Война в Заливе в эту ночь не закончилась. Армии коалиции пришлось еще трое суток штурмовать столицу Кувейта, зажав в итоге отступающую армию Саддама в тиски с двух сторон, выпустив ее домой только под гарантии иракского диктатора, что интервенция в Кувейт окончена навсегда. В войне погибло более сорока тысяч иракских солдат и сто пятьдесят военнослужащих коалиции: соотношение потерь — двести пятьдесят к одному. Еще удивительнее был баланс потерь техники: на полтысячи подбитых иракских танков пришелся всего один вышедший из строя американский. По этим цифрам казалось, что на средневековых людей напали почти неуязвимые инопланетяне.

Нью-Йорк, 31 августа года, 20.30, зал приемов в Карнеги-холл

В этот вечер на сцене блистало целое созвездие джазовых звезд первой величины. Гениальный пианист Чик Кориа восхищал гостей искрометными импровизациями в стиле латиноамериканского джаза; обладатель бесчисленных Грэмми темнокожий виртуоз Херби Хэнкок со своим ансамблем представлял новый альбом в стиле современного блюза. Любимец публики, непередаваемо обаятельный Эль Джерро, который, кажется, мог даже лучше, чем просто идеально, спеть любую джазовую композицию, вызывал взрывы аплодисментов камерной аудитории, заставлявшей его снова и снова выходить на бис. Этот субботний вечер был организован и спонсирован Рокфеллеровским центром, и приглашения на него получили некоторые из высших американских чиновников, а также верхушка финансовой элиты страны.

Дэвид Рокфеллер о чем-то долго разговаривал с Аланом Гринспеном, стоя в глубине зрительного зала с бокалом шампанского в руках. Даже внешне эти двое людей были чем-то неуловимо похожи: оба — невысокого роста, зрелых лет, в чуть старомодных серых костюмах. Но самое большое сходство заключалось в их взгляде. Было в их глазах то, что слегка отпугивало даже вышколенных официантов в белой униформе с бабочками на шее, которые старались наведываться в эту часть зала реже, чем в другие. Взгляд акулы на неосторожного серфингиста — пожалуй, наиболее подходящее сравнение. Алан Гринспен был преемником Пола Волкера на посту председателя Федеральной резервной системы. Хотя он занимал эту должность к этому моменту всего лишь четыре года, он успел стать самым авторитетным финансовым гуру страны, как, собственно, и полагается в его должности. Почти сразу после того, как он возглавил Систему, случился «черный понедельник» — одно из самых загадочных до сих пор событий за всю историю Нью-Йоркской фондовой биржи.

Американская экономика после очередной фазы бурного роста, происшедшего благодаря резкому снижению налогов в период правления Рейгана, входила в стадию стагнации, но очень мягкую и, по общим прогнозам, непродолжительную. Начинавшаяся неделя в золотую октябрьскую осень восемьдесят седьмого не принесла никаких новостей и обещала быть спокойной. Однако, как только в понедельник торги открылись, стало происходить что-то совершенно непонятное: котировки всех акций не просто снижались: они камнем, безостановочно летели вниз. По итогам одного-единственного торгового дня национальный биржевый индекс упал на 23 %, то есть ни с того ни с сего превратилась в дым четверть стоимости американской экономики, ее «потери» составили полтора триллиона долларов. Это было похоже на начало новой Великой депрессии, но уже на следующий день и всю оставшуюся неделю торги шли ровно, как ни в чем не бывало, а еще через два года индекс роста вернулся к своим прежним значениям. Что же произошло в тот странный понедельник и кто стоял за этим, так и осталось тайной: правительство поручило ФРС разобраться с этим, но в итоге получило от Системы лишь формальную отписку. Героем этой истории стал Алан Гринспен, уверенно заявивший прессе на той неделе, что у ФРС все под контролем и новая депрессия Америке не грозит. Система предоставила неограниченные кредиты под минимальную процентную ставку синдикату из нескольких крупнейших банков Нью-Йорка, которые быстро скупили самые лакомые из резко и без причины подешевевших акций ведущих национальных компаний. Дальновидные рыночные аналитики предрекали, что Алан Гринспен, провернувший столь блестящую операцию, принесшую Системе триллионы новых долларов, теперь останется на посту ее руководителя пожизненно. Хотя это оказалось и не так, но Гринспен в итоге находился у руля ФРС почти двадцать лет — беспрецедентный срок в новейшей истории, и даже после отставки оставался одним из самых влиятельных лиц в американской финансовой системе, участником Бильдербергского клуба.

Темы разговора двух уважаемых джентльменов постоянно менялись: от обсуждения только что окончившегося победой демократических сил августовского путча в России, что, вероятно, теперь уже навсегда вбило осиновый кол в могилу бывшего главного геополитического соперника, до взрывоопасной ситуации в Африке, в которой, несмотря на бесконечные транши западных кредитов и непрекращающийся поток гуманитарной помощи, общая ситуация становилась все хуже. Вскоре к их компании присоединились Дик Чейни и Генри Киссинджер, с некоторым опозданием прибывшие на уик-энд из Вашингтона. Все четверо были близко знакомы друг с другом, и хотя Киссинджер к этому времени давно отошел от активной политической деятельности, занимаясь в основном написанием мемуаров и лоббированием отдельных крупных коммерческих проектов, во всей Америке трудно было найти человека, столь же глубоко погруженного во все сегодняшние политические хитросплетения.

Киссинджер, дипломат от Бога и чрезвычайно общительный человек, предложил всем четверым поднять тост за «Конец истории». Под этой фразой, модной в элите Америки в то время, понимался, разумеется, не апокалипсис и не конец человечества вообще. Речь шла о том, что сейчас, на глазах нового поколения, сверхуспешного по сравнению со всеми предыдущими, закрывалась старая страница истории мира, пронизанного неопределенностью и страхом перед всевозможными катаклизмами — финансовыми, экологическими, и особенно страхом перед всеобщей ядерной войной. Теперь, когда противовеса Америке в мире не осталось, открывалась новая страница — вся планета должна была играть по американским правилам, которые, надо признать, как и во времена доминирования Римской империи, несли всем прочим народам мира скорее благо, чем зло: новые технологии, а также прозрачные, понятные и признаваемые всеми правила игры, приводившие к устойчивому экономическому росту. Америка в 1991-м была похожа на покорителя великих новых земель, с большим трудом и полным напряжением сил преодолевшего тяжелую пересеченную местность (период «холодной войны») и теперь, наконец, стоявшего на дороге из желтого кирпича, идеально ровной и без единого препятствия ведущей к сияющим, заоблачным вершинам. Советский Союз лежал в руинах. Европа изо всех сил стремилась объединиться, и в этом процессе мудрая рука Вашингтона была едва ли не ведущей силой, примирявшей вечно соперничающих Германию и Францию, не говоря уже о почти неограниченном влиянии на Британию, говорящую во всех смыслах со Штатами на одном языке. Япония, еще недавно заявлявшая о себе как о главном мировом экономическом конкуренте США, прямо сейчас переживала страшный финансовый кризис, ее хозяйство и банки были почти парализованы и зависели от кредитов ФРС, как от кислородной подушки в палате умирающего. Китай, вставший на путь радикальных экономических реформ, был идеальным местом для переноса туда производств дешевых, трудоемких товаров, которые китайские рабочие, трудившиеся на местных фабриках по двенадцать часов в день всего за несколько долларов в месяц, были готовы производить для Америки почти бесплатно и в неограниченном количестве. Африка была не способна управлять даже сама собой и поэтому на многие годы вперед оставалась лишь источником дешевого сырья.

— Что у нас на повестке после Кувейта? Наша армия стала слишком хороша, чтобы бездействовать. Может быть, сожжем что-нибудь бестолковое в Африке?

Алан Гринспен, несмотря на свое исключительно финансовое образование, бесспорно, был человеком широких взглядов, а также, в отсутствие прессы, всегда выражался кратко и цинично:

— Все зависит от того, сколько правительство выделит нашим крупнейшим корпорациям. Мы можем производить куда больше новых бомбардировщиков, самолетов-шпионов, но конгресс зажимает мой бюджет на следующий год. Я хотел бы дать пинка под зад этим отморозкам из Сомали, а если те вдруг начнут вести себя хорошо, то, может быть, высадиться в Судане или Мозамбике. Давно пора задать этой катящейся ко всем чертям Африке хорошую порку.

Дик Чейни, министр обороны, был выходцем из Техаса и никогда не стеснялся в выражениях. Дэвид Рокфеллер, напротив, старался держаться даже в компании в доску своих людей интеллигентно:

— Для дальнейшего роста необходимо продвигать технологические изменения. Только они своей отдачей как следует наполнят бюджет, в том числе и Пентагона. И у нас для этого есть все возможности. Силиконовая долина уже произвела на свет несколько молодых миллиардеров. Со своей стороны мы их пестуем, иногда помогаем сохранять монопольное положение на рынке, чтобы их бизнес продолжал расти, а не испытывал давление зарубежных конкурентов. Но это только начало. Через двадцать лет мир благодаря новым кремниевым технологиям изменится до неузнаваемости. Задача Америки — держать весь этот процесс под своим контролем.

— Компьютеры? И как же вы этим ушлым ребятам помогаете?

— Всеми способами. Несколько лет назад лично я владел крупным пакетом акций компании Apple. Там была сложная ситуация из-за ее основателя Стивена Джобса. Очень одаренный парень, но непредсказуемый, взбалмошный. В какой-то момент акции компании после бурного роста упали почти до нуля. Я не мог этого допустить и заставил правление уволить Джобса. Эта была война, которая могла бы войти в учебники, если бы все ее детали не были столь конфиденциальными. Джобса уволили, у компании продолжились трудные времена, но она потихоньку стала выкарабкиваться. И у нее по-прежнему самая перспективная в мире операционная система. Уверен, мы еще увидим ее новый, подлинный расцвет. А еще новый руководитель IBM недавно хотел расторгнуть долгосрочный контракт с компанией «Майкрософт», чтобы перейти на какую-то европейскую самописную операционную систему с открытым кодом, бесплатную. Мы сделали так, что его пригласили в органы безопасности, где ему доходчиво объяснили последствия такого предательства национальных интересов и для концерна, и для него лично. Контракт с «Майкрософт» теперь продлен сразу на пять лет вперед. Некоторые наши партнеры, знавшие о той щекотливой ситуации, вложились в подешевевшие тогда акции «Майкрософт» и теперь точно не прогадают.

Чуть позже, уже сидя за банкетным столом, Алан Гринспен обратился к Чику Кориа, который, как и другие звезды джазового концерта, был приглашен к торжественному ужину: