Президенту США восьмидесятых Рональду Рейгану столь часто удавалось выйти с незапятнанной личной и политической репутацией из столь многочисленных скандалов, сотрясавших верхние эшелоны власти страны, что к концу второго срока в прессе его стали называть «тефлоновым президентом». Тайные поставки оружия Ирану распалявшие кровопролитную войну с Ираком, скандалы с коррупцией в спецслужбах, крах фондового рынка в 1987-м, поддержка апартеида и многое другое могло бы сокрушить рейтинг любого политика, но только не Рейгана. Нечто подобное происходило и с Биллом Клинтоном, хотя и не столь заметно: скандал со стажеркой Белого дома и, что гораздо хуже, его ложь в суде на процессе по тому делу, бомбежки Югославии в обход международных законов, гибель американских миротворцев в Сомали и еще масса других его «мелких проступков». Но Америка девяностых процветала, и за это Клинтону прощалось все: затеянный конгрессом его импичмент провалился, а рейтинг одобрения президента неизменно оставался очень высоким.
Конец девяносто девятого нация встречала как никогда в приподнятом настроении. Приближался долгожданный миллениум — не просто встреча Нового года, а еще и нового десятилетия, столетия и даже тысячелетия (которые формально, конечно, начинались с 2001-го, но магия смены первой цифры года на двойку была уж очень сильна). Фондовый индекс Доу-Джонс уверенно держался на рекордных отметках выше десяти тысяч пунктов, невиданные еще недавно новые возможности — Интернет и сотовые телефоны — прочно стали достоянием каждого и казались дверью в новый, волшебный мир. Зарплаты и доходы американцев росли, о безработице как явлении многие даже забыли как о странном пережитке прошлого. Проповедники «нового мира» — ведущие бизнесмены и экономисты — говорили о наступлении в третьем тысячелетии невиданной высокотехнологической эры без кризисов, в которой желания и мечты любого человека будут обязательно сбываться. Великолепные башни Всемирного торгового центра светились по вечерам так ярко, словно две стоящие рядом прекрасные рождественские елки, выросшие почти до небес, и этот свет новой, всепобеждающей развитой цивилизации должен был быть виден из любого места на планете (ведь глобализация мира тоже началась в девяностых).
Билл Клинтон, несмотря на относительную молодость и блестящее образование, сам никогда глубоко не разбирался в тайных механизмах работы самой мощной в мире финансовой системы его страны. Но он видел результаты этой работы, которые не могли не восхищать, и поэтому твердо стоял на принципах либерализации экономических и финансовых законов.
Делегация инвестиционных банкиров, которую возглавлял руководитель огромного банковского конгломерата Citigroup, еще в двадцатые годы выросшего из империи Моргана и с тех пор остававшегося одним из столпов Уолл-стрит, была по их давней настоятельной просьбе приглашена на встречу с Клинтоном в Белом доме, чтобы обсудить проект нового закона. Неспециалисту этот документ показался бы невообразимо скучным, рутинным и полным непонятных повторяющихся сложных финансовых терминов. Закон Грэма-Лича, названный в честь особо активно лоббировавших его конгрессменов, казалось, был направлен лишь на самые благие цели. Он отменял действие другого закона, принятого Рузвельтом сразу после Великой депрессии и строго разграничивавшего области деятельности коммерческих и инвестиционных банков. Первые могли работать только с обычными денежными инструментами: привлекать депозиты и выдавать кредиты компаниям и населению. Вторые могли вести операции только с акциями, облигациями и прочими биржевыми активами. Заниматься и тем и другим одновременно банковским холдингам, даже самым крупным, строжайше запрещалось. Разумеется, такое положение дел всегда было костью в горле для воротил Уолл-стрит, мечтавших, но не имевших права залезть в карман «обычных» банков, куда стекалась основная часть сбережений простых американцев. Но зато этот закон служил превосходным «бампером», смягчавшим все прошлые кризисы, не давая им раздуться до масштабов национальной депрессии. Какие бы убытки ни несла Уолл-стрит в самые тяжелые для нее моменты, деньгам простых американцев, лежавшим в обычных коммерческих банках, ничто не могло угрожать. Однако новое время, новый век, по мнению инвестиционных банкиров, должны были также открывать и новые горизонты.
Приглашенные банкиры с видимым удовольствием потягивали выдержанный шотландский виски, источая медовые восточные комплименты мудрой политике президента, принесшей Америке невиданное ранее благоденствие. Клинтон, обожавший лесть, улыбался, кивал и с наслаждением курил сигары своей любимой марки Davidoff.
— Если мы не отменим эти старые, архаичные, нелепые законы, то мировой капитал в двадцать первом веке хлынет на биржи Гонконга, Лондона и Сингапура, где царит дух свободной торговли. А мы, как глупцы, останемся в стороне от взрывного роста мировой экономики!
Президент Citigroup вещал страстно и убедительно. Другие банкиры поддакивали. Билл Клинтон, считавший своей главной миссией всемерную реформацию и модернизацию Америки, также не возражал — напротив, эта концепция идеально укладывалась в его личную философию и потому сразу понравилась ему. Конгресс, особенно его демократическое крыло, поначалу встретил этот законопроект в штыки, но фракция республиканцев, щедро мотивированная гигантами Уолл-стрит, протолкнула закон с первой же попытки. Пресса тоже, причем искренне, превозносила очередное «прогрессивное нововведение». В декабре 1999-го новый закон вступил в силу.
Примерно восемьдесят процентов денежных сбережений простых американцев (несколько триллионов долларов), лежавшие до этого хоть и под низкий процент доходности, но очень надежно «на отдельной полочке» — на счетах тысяч небольших и средних старомодных коммерческих банков, — теперь стали ресурсом, который могли использовать в своих операциях десять крупнейших банков Уолл-стрит.
Старые шлюзы защиты от будущего финансового наводнения не были, как в случае с ураганом «Катрина», сметены стихией. Конгресс США по указке Федеральной резервной системы гостеприимно открыл их настежь заранее. Великая азартная игра воротил финансов на доступные им теперь все деньги Америки началась.
Председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен готовился к этому выступлению несколько недель. Ему было уже семьдесят восемь, и хотя он все еще ощущал себя полным сил, через два года ему предписывалось покинуть пост главы ФРС. После терактов 9/11 масштабного кризиса на фондовом рынке удалось благополучно избежать благодаря резкому росту военных расходов, однако и активно выходить в новый цикл роста экономика явно не собиралась, замерев в вялотекущей стагнации. Новой глобальной идеей акционеров Системы был быстрый разогрев национального рынка недвижимости и последующее снятие сливок с него через ипотечное кредитование. Для того чтобы все население бросилось в банки в очередь за ипотекой, нужно было проводить политику максимально дешевых денег. Процентная ставка ФРС в начале 2004 года впервые в истории США упала с обычных 4–5 до 1 %. Теперь банки могли занимать деньги у ФРС почти бесплатно, раздавать кредиты населению под покупку новых домов на десятки лет под смешные 5 % и легко класть разницу между этими ставками в свой карман. Но это была хоть и понятная, но слишком «простая», по сути, схема. Теперь, когда коммерческие и инвестиционные банки США слились в объятиях друг друга, воротилы Уолл-стрит повели еще более прибыльную игру. Каждый выданный ипотечный кредит превращался ими в ценную бумагу под названием «ипотечная облигация». Имея реальных активов, скажем, всего на десять миллионов долларов, банк «Голдман Сакс», пользуясь своей репутацией, брал у государства кредит на десять миллиардов, покупал у мелких и средних банков 5 %-ные кредиты тысяч заемщиков, превращая их в «ипотечные облигации», но уже с 7 %-ным купоном, которые от своего всемирно известного имени перепродавал кому-нибудь дальше, по цепочке. Таким образом, всего лишь за одну простую операцию актив банка в десять миллионов долларов приносил ему прибыль в двести миллионов. Это была банальная пирамида ипотечных долгов, но настолько солидно «упакованная», что мало кто во время ее безудержного роста мог заподозрить подвох. Масштабы этой азартной игры измерялись триллионами долларов на Уолл-стрит и десятками триллионов по всему миру. Как и в любой денежной пирамиде, главное было — обеспечить постоянный приток все новых игроков: в данном случае — американских покупателей нового жилья. Задачей Алана Гринспена было убедить сенат в том, что бешеная игра на повышение стоимости недвижимости в масштабе всей страны была на самом деле полезным, позитивным явлением.
— До недавнего времени главным препятствием для обеспечения собственным домом каждого американца был страх банков, знавших, что в периоды экономического спада часть ипотечных заемщиков становятся неплатежеспособными. Сейчас у нас появился новый универсальный инструмент — ипотечные облигации, который снижает риски кредитования до нуля. Банк, выдавший кредит, фиксирует прибыль и сразу же продает его более крупному банку. В конце этой цепочки стоят два главных американских ипотечных гиганта — «Фанни Мэй» и «Фредди Мэк». Их деятельность гарантируется государством, и, кроме того, они сами страхуют свои риски в самых надежных в мире страховых конгломератах. Таким образом, само понятие риска мы выносим за скобки. Благодаря этому инновационному банковскому продукту получается, что если раньше хороший собственный дом могли позволить себе только состоятельные люди со стабильным доходом, то теперь он станет доступен людям из всех слоев общества.
Гринспен лгал. Государство в этой пирамиде по закону никому ничего не гарантировало. Однако убаюканные складными высокопрофессиональными выкладками сенаторы молча соглашались с докладчиком. По законам ораторского искусства Гринспен в конце добавил позитивных эмоций в свой спич, ударившись в философию:
— Увеличение количества домовладельцев в США — исключительное благо для нашего общества. Свой дом — воплощение американской мечты — рождает в душе человека чувство стабильности его жизни, а также глубокой личной принадлежности к сообществу людей в какой-то части нашей великой страны. Нам с вами необходимо убрать все заслоны на пути к этой прекрасной цели.
Завершил речь Гринспен своей любимой шуткой:
— Джентльмены, спасибо за внимание. Если вы поняли все, что я хотел сказать, — значит, я неудачно выразил свои мысли.
Глава ФРС, как всегда, достиг того, чего хотел. Сенат почти единогласно проголосовал за снятие ряда серьезных ограничений на проведение операций по продаже-покупке жилой недвижимости. Сразу начиная с марта 2004 года ежемесячный темп роста цен на новые дома почти во всей стране стал самым высоким за всю американскую историю. Гринспен произвел выстрел из стартового пистолета, и американцы помчались наперегонки в офисы банков за почти дармовой ипотекой.
Мария Лурдес со своей племянницей впервые в жизни переступила порог такого большого, внушительного банка. Пятнадцать лет назад она впервые оказалась в Америке. Сейчас она была уже в зрелом возрасте — около пятидесяти — и привыкла жить в этой, пусть и по-прежнему во многом чужой для нее стране. Она бежала со своей родины после того, как в ее родной деревне на западе Никарагуа, где к тому времени уже много лет шла кровопролитная, беспощадная гражданская война, застрелили ее мужа. Они жили в небольшом деревянном домике с тремя детьми, каждый день борясь за выживание, берясь за любую работу, которая приносила семье хотя бы кусок хлеба. Когда война уже почти закончилась, двое человек из последних недобитых отрядов сторонников «контрас» ворвались в их хижину, расстреляли отца и старшего сына, попытавшихся оказать им сопротивление, а затем изнасиловали одну из младших дочерей прямо у нее на глазах. Едва отойдя от шока и отдав обеих дочерей, которых в кровавом хаосе тех дней она сама не могла ни прокормить, ни защитить, в приют в столице Никарагуа, она присоединилась к отряду беженцев, вот уже больше двух месяцев упорно пробирающихся на север под началом «койота» — платного профессионального проводника, имя которого запрещалось знать под угрозой расстрела. В основном они двигались через почти непролазные джунгли, каждый день рискуя оказаться жертвой диких зверей или, что еще хуже, местных бандитов или пограничников. Они ночевали в замаскированных лачугах, наспех сколоченных из подручных материалов предыдущими проводниками, порой страдали целые сутки от жажды, когда поблизости не было источников питьевой воды. Пробравшись через всю Мексику, потеряв по дороге нескольких человек, группа беженцев наконец перешла вброд неглубокую реку и, заплатив дань поджидавшей их на той стороне группе местных бандитов, тоже из числа мигрантов, пересекла границу США, оказавшись в пустынной местности на юге Техаса. Марии повезло — она тогда так и не попала в безжалостные руки миграционного контроля США, куда никто из местных на нее не донес. Три года она работала в маленькой грязноватой пиццерии в мексиканских кварталах Сан-Антонио за еду и койку. Позже переехала на восток, во Флориду, в Джексонвилл — город на берегу океана, крупный, но в то же время не такой дорогой, как Майами или Орландо, с большой латиноамериканской диаспорой. Марии Лурдес неделями не приходилось пользоваться английским: почти весь круг ее общения состоял из мексиканских и кубинских мигрантов. Она подрабатывала почасовой нянькой, уборщицей, кухаркой. Через десять лет она получила вид на жительство в США, так как смогла доказать, что все это время жила на территории страны, имела положительные характеристики и не была судима. О судьбе своих дочерей она так ничего и не узнала, но зато почти случайно, через знакомых, с ней смогла связаться ее племянница, юная девушка по имени Химена, которой несколько лет назад повезло устроиться во Флориде на сезонные сельскохозяйственные работы. Химена быстро научилась бойко и весьма сносно говорить по-английски, прошлой осенью устроившись на постоянную работу горничной в престижной отельной сети здесь же, в Джексонвилле. Буквально на днях благодаря рекомендации работодателя она уже получила грин-карту, устроив целую шумную вечеринку в своем многоквартирном доме по этому поводу. Именно она уговорила Марию Лурдес попытать счастья в банке, как это уже успешно сделали за последний год тысячи других представителей национальных меньшинств их города.
Прежде чем попасть на прием к ипотечному менеджеру, они прождали больше часа в очереди, которая состояла в основном из такой же простой испаноязычной публики, а также двух или трех афроамериканцев и белой пожилой, очень бедно одетой пары. Мария Лурдес чувствовала себя стесненно, словно ей приходится делать то, что потом может закончиться для нее не слишком хорошо. По совету племянницы утром она купила простое, но хорошо севшее на нее плотное коричневое платье, которое стоило недорого благодаря большим сезонным скидкам.
Менеджер ипотечного бюро — довольно молодая, веселая, милая девушка с рыжеватыми волосами, стройная, в очках с тонкой оправой, — приветствовала их так дружелюбно, что Мария наконец немного расслабилась.
— Вам нужен переводчик с испанского? Нам важно, чтобы вы уловили все детали.
ebooksa