Обо всем, что мне стало известно, я доложил начальнику политотдела, Андрею Денисовичу. Вы его тоже немного знаете. Я очень уважаю этого человека. С виду он суховатый, сумрачный, но на самом деле — душевный и добряк большой.
— М-да, а ведь в таком деле и мы с вами кое в чем виноваты, Михаил Мартыныч! — сказал Андрей Денисович, выслушав меня.
Я должен был с ним согласиться. Мы так привыкли судить о людях лишь по тому, как они служат, и не стараемся подчас заглянуть поглубже в их душу.
По совету Андрея Денисовича собрали открытое комсомольское собрание, на котором стоял единственный вопрос — «О моральном облике советского молодого человека». Сначала все шло как обычно. Я прочитал небольшую лекцию, в которой затронул общие вопросы коммунистической морали. А затем слово получил дядя Паша Куринец.
Да, этого седоусого, со смугловатым морщинистым лицом человека никто в базе иначе и не называл, как «дядя Паша» да «дядя Паша». Это был опытнейший мастер по ремонту точных приборов, в молодости служивший на флоте, воевавший, и хорошо воевавший, а потом осевший в нашей базе. Детей у него не было. Вместе со своей женой и сестрой он занимал небольшую квартирку и, хотя ему пора уж было на пенсию, продолжал хлопотать в своей мастерской. У нас он пользовался особенным почетом и как самый старый коммунист: в партию дядя Паша пришел еще при жизни Ленина.
Перед собранием мы с Андреем Денисовичем рассказали ему о Круплякове и Ласкавине, попросили потолковать с молодежью.
Дядя Паша справился с заданием как нельзя лучше. Привел несколько случаев из своей военной жизни, вспомнил некоторых боевых подруг, женщин, разделявших вместе с моряками и солдатами тяготы фронтовой жизни еще тогда, в гражданскую, и о том сказал, что он «сорок два года прожил со своей Верой Архиповной и еще бы хоть полстолька прожить».
Покрутив свои усы, длинные, тонкие, похожие на клешни краба, дядя Паша припомнил также, как его не так давно один хлопец в базе спросил: «И как это вы, дядя Паша, сорок годов все с одной женой живете? Скучно ведь?» И он, дядя Паша, ответил ему: «Скучно только то, что делаешь подневольно. А мы с Верой Архиповной друг друга по вольной воле да по любви выбирали. Так что…»
— А вот почему он так спросил, хлопец этот, стало мне понятно, когда я про один случай узнал… Такой, знаете, ребята, неприятный случай. Есть у нас в базе два морячка, молодые такие, ладные ребята. Ну и девчата из поселка тоже решили: ладные, мол, ребята, комсомольцы, ухаживают за нами, разные хорошие слова говорят, насчет свадьбы ладят — полюбим их? И полюбили. А ребятки-то те прохвостами оказались. Ну вот я сейчас и думаю: «Как же это так? Советские военные моряки, комсомольцы. Страна, народ ими гордятся, а тут — на-ка вот. Воробьи, оказывается, мокрохвостые, субчики-то эти, а?
Он приостановился, а по залу, где проходило собрание, гул прошел. Моряки зашептались, заволновались, смотрят друг на друга. И еще больше заволновались, когда дядя Паша обратился к присутствующим и предложил:
— Так вот, если они еще не совсем совесть потеряли, то пусть и расскажут, как они такими… Э-кхм, да… В общем, как они стали такими вот!
Такого поворота никто, как видно, не ожидал. Все затаили дыхание и ждут: встанут или не встанут те двое, о которых дядя Паша сказал, признаются или не признаются? И, скажу честно, может, больше всех волновался я сам. Мне так хотелось верить, что у этих парней, Круплякова и Ласкавина, есть еще в душе чувство чести и гордости за свой коллектив, вера в товарищей, способность взглянуть на себя трезво. Но прошла минута, другая… Дядя Паша стоял возле президиума и молча в упор глядел на кого-то там, в зале. Стоял и молчал.
— Та-а-ак, — протяжно сказал он. — Значит, что же?.. Значит…
Но в этот момент с места встал Крупляков, прошел по всему залу и остановился рядом с дядей Пашей.
— Я… Обо мне это сказали…
Никаких признаков смущения на его лице не было. Такие же, как обычно, прозрачно-холодные глаза; челюсти, может, сжаты крепче, да скулы выдвинулись вперед больше обычного.
— Ну, что ж, — сурово произнес дядя Паша, — хоть на это тебя хватило, Крупляков. А тебя, Ласкавин, мы уж сами пригласим сюда!
Не сразу Анатолий Ласкавин встал перед своими товарищами. Прошла долгая пауза, а потом стали раздаваться возмущенные голоса: «Выходи, коли так! Чего прячешься?!»
Ласкавин стал возле Круплякова. Лицо его белее мела. Но самообладания не утратил. Не ожидая никаких вопросов, он самоуверенно сказал:
— С кем провожу время и как — это мое личное дело. Ну, ходил с этой… Ну? Так она и сама взрослая, знает, что делает!..
ebooksa