— Ты это что, Захар?
— Что — что?
— Иду, понимаешь, встречают меня люди и говорят, что ты сидишь в «Голубом Дунае»! Случилось что-нибудь?
— А так, без случилось, я не имею права зайти и выпить? — сердито ответил Антипов. — Что вам всем нужно от меня?! Захотелось вот выпить — зашел и выпил.
— Погоди, погоди! — удивленно воскликнул Костриков. — Это я, по-твоему, «все»?..
— Вообще!
— Ишь кипяток — вообще!.. Захотелось выпить — выпей, я тебе не указ. Но возьми домой. Ты на меня не смотри. Я сам себе голова, а у тебя семья на руках. И по пивным я не шастаю. Тем более тебе не советую. Ты же — Антипов!..
— Заладил свое — Антипов, Антипов! Ну и что?
— А то, что завтра весь завод будет болтать, что ты сидел в этой чумной яме. Хорошо ли, подумай сам?..
— Я не обязан ни перед кем отчитываться.
— А перед собой? Перед своей совестью?.. Спокойна она у тебя, тогда все в порядке.
— Ладно тебе, Григорий Пантелеич, — примирительно сказал Захар Михалыч. — Ну, выпил чуть-чуть... Внучка, понимаешь, знает, что мама ее потерялась... Берегли, хранили тайну от нее, а вот! — Он безнадежно махнул рукой.
— Да что ты говоришь?! Откуда она могла узнать?
— Догадалась, должно быть. Или неосторожный разговор услыхала. Мало ли как. Не в том дело теперь.
— Да, — сказал Костриков и покачал головой. — Нехорошо получается... — И предложил: — Сядем?
Они устроились на бережку, возле моста, закурили и смотрели молча, как терпеливые мальчишки ждут случайной поклевки. Из парка доносились нестройные голоса духового оркестра — музыканты перед началом танцев пробовали свои инструменты. Вечерние тени ложились на тихую воду. Антипов заплевал окурок и заговорил:
— Никого у нее нет, Григорий Пантелеич. Одна она, совсем одна. А скрывается, потому что не хочет жалости. И права вроде. Куда денешься, пожалеешь... А у нее характер!
— Черт его знает! — сказал Костриков, снова закуривая. — В чужой душе нелегко, Захар, отыскать истину. А надо! Обязательно надо, иначе не будет тебе покоя.
— Надо, — согласился Антипов.
— Решил что-нибудь?