Теперь только Татьяна поняла, что напрасно не приняла от нее угощения, обидела человека. Может быть, Макаровна собирала по яичку от своей единственной курицы, чтобы снести доктору, а ведь оторванное от себя, последнее всегда дается от чистого сердца и не принять этого бывает нельзя...
— Вот и хорошо, вот и успокоилась, — говорила Макаровна, выводя мать из избы на улицу. Вылечат твоего Ванечку, и вернется он домой здоровый...
Мальчика уложили в телегу на сено.
Дорогой, пока ехали до райцентра — около двадцати километров, — Троха рассказывал про деревню Заполье. Оказывается, ее сожгли немцы-каратели, но жители успели спрятаться в лесу, предупрежденные кем-то. (Он не обмолвился о том, что сам и предупредил.) Даже коров сумели увести за собой, так что теперь хоть не голодают. Правда, и народу в Заполье осталось всего двадцать восемь человек, вместе с ребятишками.
— Как же они живут? — удивилась Татьяна.
— Живут же! — сказал Троха, погоняя кобылу. — Покуда что в землянках, а там, глядишь, и отстроятся. Изба что́, избу новую срубить можно, была бы земля родная. Тебя-то вот не тянет на родину?..
— Нет у меня никого на родине, Тимофей Тимофеевич.
— А письмо вчерась получила...
— Это от свекра.
— Говорил Матвеич. Сама ты, выходит, не ленинградская?
— Нет.
— Вон оно что!
Проехали сколько-то молча. Лошадь шла ленивой трусцой, и Троха то и дело понукал ее, ругаясь незлобиво.
— Уеду я, наверно, — неожиданно сказала Татьяна.
— Ясное дело, раз дите оставлено. Когда собираешься?
— Не знаю еще. Скоро. Опять не будет у вас в Гореликах фельдшера.
— Фельдшер найдется, — уверенно сказал Троха. — А ты езжай, езжай, Татьяна Васильевна. Потом, может, когда и в гости к нам приедешь с дочкой. Понравилось тебе у нас?
— Понравилось.
— Видишь!.. Я тебе что хотел сказать. Ты не верь никому, будто человек человеку волк. Врут нехорошие люди, чтобы свое поведение оправдать. А не бывало в нашем народе такого и быть не может. Разве б мы жили теперь, если б то правда была?..
— Я и не думаю, Тимофей Тимофеевич.