А свою мать Татьяна почти и не помнила. Память держала лишь отрывочные воспоминания. Вот она плачет, узнав о гибели мужа... Вот читает ей вслух про муху-цокотуху, про Федорино горе... Вот они долго едут в поезде в город, где живет мамина сестра... Но по немногим сохранившимся фотокарточкам знала, что мать была очень красивая женщина. Обязательно, конечно, и добрая и ласковая — иначе не бывает и не может быть, — но прежде всего именно красивая. Об этом же часто говорила и тетка, ругая мать за то, что она «выскочила за этого солдафона Василия» — за отца Татьяны, — хотя ее боготворил какой-то Степан Петрович...
Если бы умереть. Смерть — это избавление.
Но и страшно думать о смерти. Она таилась в темных углах, за окном, где уныло, однообразно завывал ветер; она, наверно, подслушивала мысли, злорадствовала, ожидая своего часа, готовая явиться по первому зову.
«Нет, нет!..» — объятая ужасом, шептала Татьяна, приходя в себя и оглядываясь.
Измучившись, отчаявшись уснуть, она звала сестру, просила сделать укол и забывалась в тревожном, болезненном сне, который не давал отдыха, не восстанавливал силы, не приносил желанного покоя, но в образах — как в настоящей жизни — навязчиво возвращал Татьяну к будущему, в котором она, сколько ни искала, оказывалась лишней, не нужной никому...
ГЛАВА X
Цех мало-помалу принимал не прежний еще, нет, но рабочий вид. Разобрали завалы, вытащили мусор — что на тачках, а больше на носилках, потому что тачек не хватало, — расчистили фундаменты, сложили штабельками по настоянию Кострикова пригодные кирпичи.
Что-то латали на скорую руку, только бы скорее, только бы поспеть к тому времени, когда начнет прибывать из Сибири и с Урала вывезенное туда оборудование, а там, где возможно, делали капитально.
Ответственным за восстановительные работы в кузнечном цехе был назначен Иващенко. И должность вроде соответствовала, а главное — характер его, неуемный и бескомпромиссный. Уж он-то не давал поблажек и спуску ни своим, ни строителям. Начальник ОКСа Кудияш пытался иногда спорить с ним, доказывая, что чем-то можно и поступиться временно: нет людей, туго с материалами, о какой-нибудь механизации и говорить нечего — лопата, носилки, в лучшем случае тачка, вот и вся механизация.
— Знаю я это «временно»! — шумел Иващенко. А спокойно он и не разговаривал, когда речь шла о деле. — Временно — значит навсегда, а нам здесь не в бирюльки играть, работать!.. — Был он вездесущ, всевидящ, казалось, что присутствует одновременно повсюду, и уж не дай бог кому-то проявить недобросовестность, понадеяться на авось.
— Фигаро здесь, Фигаро там!.. — разводил руками Кудияш. — С тобой раньше времени в могилу ляжешь.
Раз как-то они сильно повздорили.
Готовились заливать фундамент под трехтонный молот, а доски для опалубки не подвезли. Иващенко в сердцах накричал на бригадира строителей и вызвал Кудияша.
Тот с ходу бросился в атаку:
— Ты, Борис Петрович, моим людям на глотки не наступай! Своими командуй.
— А ты мне работу не задерживай!
— Где же я тебе возьму доски?.. Извини, но рожать строительные материалы не научился. Снабженцы обещали через несколько дней подбросить.
— А если завтра мне молот подбросят? — Иващенко размахивал под носом Кудияша какими-то бумагами. — Куда я его буду устанавливать?.. На твой круглый зад?
— Выбирай выражения, я тебе не мальчик на побегушках! — Он повернулся, собираясь уходить.
— Нет, постой! — Иващенко ухватил его за рукав. — От меня так просто не сбежишь.
ebooksa