С кладбища ее увели с трудом. Она вырывалась и кричала, что никуда не пойдет.
Антипов добрался лишь через неделю, опоздав к похоронам на одни сутки. Не догадался сообщить, что выехал, и его перестали уже ждать...
К приезду отца Клава немного оправилась, пришла в себя. Но когда увидала его, заплакала.
— Ну!.. — сказал он, обнимая ласково дочь. — Слезами не поможешь. Жить надо.
— Ой, папочка!.. Ой, милый!.. Сколько раз хотела написать тебе правду, она не разрешала...
— Похоже на мать. А ты не убивайся. Не ослушалась и правильно сделала. — И самого душили слезы, но не мог — так считал — позволить себе заплакать, нельзя.
— Я же давно знала... — причитала Клава. — Мне когда еще сказали, что у нее рак.
— А мать?
— Нет... Может, догадывалась... Все боялась тебя волновать. Дура я, дура!..
— Хватит, — строго сказал Антипов. — Не воротишь, а себя изведешь слезами. Пойдем на могилу.
— Сейчас?..
— Когда же? Сейчас и пойдем.
Место, где схоронили Галину Ивановну, Антипову понравилось. Земля, он это и прежде знал, здесь сухая — песок, и сосны кругом. Ветер гудел в верхушках сосен, вызывая тоску, снег скрипел протяжно под ногами, и скрип этот, неслышный и незаметный на улице, ночью на кладбище казался громким, неуместным.
— Уйдем, — звала Клава отца.
Ей было жутко.
— Погоди минутку. — Антипов наклонился поближе к тумбе, увенчанной звездой («Она ведь была верующая», — мелькнуло в сознании), чиркнул спичку и слабым ее, мерцающим светом высветил надпись, сделанную на полированной дощечке из нержавейки: «Антипова Галина Ивановна, 1898—1945 гг.». Выпрямился, спросил: — Завод поставил?
— Завод, — отозвалась Клава шепотом.
— Не просила перед смертью, чтобы отпели ее?
— Я ведь была на почте...
— Ладно, раз так.