А может, думала Клавдия Захаровна, выйти ей на кухню, где сидит в одиночестве муж, переживая свою вину, которая как бы и не была вовсе его виной, а была ничья или даже ее, потому что она не умела держать себя в руках, не умела быть ему товарищем, другом, каким наверняка была бы Зинаида Алексеевна, выйти и сказать...
«А жить-то как, как жить?..»
Понять и простить — значит возвыситься, подняться выше обиды, очиститься душой. Это Клавдия Захаровна понимала. Но ведь он, наверное,
Все-таки Клавдия Захаровна встала, посмотрелась в зеркало и напугалась своего лица. Было оно отекшее, постаревшее и синее. Она протерла кожу одеколоном, припудрилась, поправила прическу и вышла в кухню.
Анатолий Модестович сидел, уронив на стол голову. На дворе визжала пила. Значит, вернулся старый Антипов и пилил дрова. Он всегда пилит дрова, когда бывает зол.
— Толя... — тихо позвала Клавдия Захаровна. — Увольняться обязательно?
— Да, — сказал он. — Уже все сделано.
— Ты не можешь... Тебе тяжело встречаться с ней?
— Кто-то из нас должен уйти.
— Наверное, ты прав, — молвила она и, чтобы не упасть, привалилась к стене. — Поезжай. Но что мы скажем детям? Что скажем отцу?..
Он не успел ответить. Открылась дверь, и вошел Захар Михалыч.
— Обеда нет, — налетел он на Клавдию Захаровну, — а вы сидите, лясы точите!
Он старался не смотреть ни на зятя, ни на дочь. Подошел к часам-ходикам, подтянул гирю, проворчал:
— Совсем порядка в доме нет.
— Отец, — сказала Клавдия Захаровна, — вот Толе предлагают перейти на новую работу, главным инженером...
— А мне плевать! Хоть министром, раз хочется в мягкое кресло! Обедать давай.
— Он должен уехать, завод находится не в Ленинграде...
— Пусть едет.
— А потом и мы переедем к нему...
— Никуда вы не переедете! — вспылил Захар Михалыч.