— Милостивый Боже! — только и вырвалось из моих уст, я опустился подле его ложа на колени. — Да, теперь я узнаю вас, вы мой дядя.
— Да, это я, Карлос; баловень судьбы потерял все наслаждения жизни, чтобы в сей низкой оболочке вести своего любимца. Я поклялся моей обожаемой сестре сделаться твоим другом, и я умираю с гордостью, ибо за всю свою жизнь ни на один-единственный миг не нарушил клятвы. Я жил для тебя, Карлос, и теперь умираю ради тебя!
Найдутся ли у меня силы, чтобы описать эту возвышенную сцену? Она была одной из торжественнейших и трогательнейших в моей жизни, ибо не было ни затруднения, ни недостатка для ее выражения. Величие его страсти, стойкость, жертвенность на протяжении долгих лет ради счастья другого человека, его столь проникновенный, столь всеосознающий, столь мощно влияющий дух — это было непостижимо, по ту сторону всяческих человеческих понятий. В лицах всех присутствующих читалось изумление, мне же пришлось глубоко ощутить свое несовершенство. Аделаида плакала безмолвно, дон Бернардо, погруженный в думы, был нем и неподвижен. Граф пребывал в крайнем волнении, а отец Аделаиды и С—и замерли, почти лишившись чувств. Альфонсо устремил на нас взор умирающего, без страсти и без слез, ибо он, терзаемый недугом, приближался к кончине.
— Ты не понял смысла Союза, Карлос, — заговорил он снова, — ведь я стоял у его руководства, я ввел тебя в его сердцевину. Я не намеревался сделать тебя великим, лишив счастья. Я оставался хозяином обстоятельств, но ничего не мог поделать со случайностями. Случайность не зависела от меня. Не вини меня за то, что причиной разногласия меж нами стал ты; я спас Эльмиру и подготовил нападение на похожую на нее обманщицу, которую к тебе подослали против моей воли. Я держал тебя вдали от Испании, как только увидел, что большинство против меня. Розалия поклялась тебя извести, она начала с Франциски, граф фон С** присутствовал при расправе с нею. Дон Педро предал всех нас, я не мог ему помешать. Я руководил твоей жизнью и счастьем и теперь приблизил тебя снова к Союзу, поскольку опять все объединились. Карлос, у меня есть перед тобой заслуги!
— Мой дорогой дядя!
Рыдания сдавили мою грудь, но я не мог плакать.
— Все, кто вокруг тебя сейчас собрались, Карлос, все они — твои верные друзья.
Ознакомь их с деятельностью и ценностями Союза, если ты его признаешь, пусть они заменят тебе меня. Я шел ради тебя трудным путем, но мне не удалось пройти его до конца. Ты был смыслом моего существования, и вот теперь вынужден я отпустить тебя без провожатого. Твой Гений отлетает в иную жизнь, но у тебя есть верные друзья. Я хочу указать тебе на одного надежного человека, который всей душой постиг цель нашего Союза.
Он взял руку дона Бернардо и вложил ее в мою. Этот неколебимо твердый человек разразился слезами и вздохами. Грудь его стеснилась.
— Я понял тебя, мой брат, — сказал он, обнимая моего дядю. — Моя присяга в этой руке, которую ты только что дал твоему Карлосу.
— Благодарю небеса! Лишь немногие способны нас понять. Покрывало природы прячет от сторонних глаз свои возвышеннейшие создания[240]. Сколь прекрасно и величественно — быть ничем, но влиять на все! Но еще прекрасней, умирая, видеть замыслы воплощенными. Мое дыхание отлетает прежде, чем я этого достиг, иначе бы и я сделался совершенным. Но теперь я наказан за то, что не осуществил свою задачу.
— Ты дал моему Карлосу доверенного и вожатого, — сказала Аделаида, — а мне ты не придаешь значения, Альфонсо?
— Я считаю тебя одним из его любимейших и пылких друзей. Не занимаешь ли ты в его сердце первое место? Разве не тебя выбрал я ему в жены, как участницу в его будущем счастье? Ты будешь первой изо всех разделять с ним славу, ободрять при зарождении каждой высокой мысли, что и надлежит благородной женщине.
— Я буду этим гордиться, Альфонсо!
— Объединитесь и обнимитесь еще раз все перед моими глазами!
Мы сплели над ним руки. Он простер свои слабые руки над нашими, стремясь к теплейшему объединению.
— Будьте же вечно друзьями моего Карлоса, идите всегда путем добродетели и величия, никакие узы не скрепляют сердца столь неразрывно, как одна великая цель; торопитесь к ней неустанно, объединяйте ваши силы, ваше счастье и ваши жизни; думайте всегда о том, что слезы радости ваших братьев — то, ради чего вы живете; ищите лишь благороднейшего и возвышеннейшего в Союзе[241] и будьте его достойны. Ангел мира да витает над вами! Мой дух не покинет вас никогда. Тишайшее движение воздуха, волна сладчайшего, неуловимого аромата, таинственные веяния и шорохи да возвестят вам мое присутствие и призовут к решимости, в коей вы мне сейчас в тишине клянетесь. Прощайте! Пелена заволакивает мне глаза — свет гаснет, я не вижу ничего более; дай мне еще раз твою руку, Карлос, я оставляю тебе всю мою душу... Я умираю...
Он притянул меня к себе, к своим холодным губам, и испустил последний прерывистый вздох. Мы все стеснились над ним и принесли клятву над его священным прахом.
Ни на кого эта картина не произвела такого сильного впечатления, как на мою супругу. Она столь долго и усердно размышляла над прекрасной сценой расставания с Альфонсо, что пришла к самым серьезным заключениям. Ее душа, тяготеющая ко всему возвышенному, жаждущая свершений, богатая думами и всегда деятельная, нашла во вновь явившихся мечтах обильную пищу для своих склонностей. Аделаида чувствовала, что пока еще дремлет, но она была полная владычица своих волшебных снов.
— О, милый Карлос! — сказала она мне однажды. — Как же ты был слеп!
ebooksa