Хлоринда поняла мой знак. Все же сомневаясь, что ей удастся выпроводить гостью, она позвонила слуге и сказала:
— Взгляните, не повредила ли что-нибудь моя собачка в алькове?
Сама она не решалась подойти, поскольку герцогиня последовала бы за ней по пятам.
Вошел слуга со свечой.
— Поспешите немедленно отсюда, — сказал я ему. — И как только придет граф фон С**, скажите, чтобы он немедленно возвращался домой, поскольку его жизнь в опасности.
Слуга взял с кровати собачку, которая там преспокойно спала, впустил ее в комнату и сказал:
— Она разбила чашку, сеньора.
Но судьба распорядилась по-своему. Едва слуга открыл дверь комнаты, чтобы отправиться с посольством, как тут же, весело посвистывая и напевая песенку, вошел граф, довольный как никогда. Ничего вокруг не замечая, он поспешил к Хлоринде, радостно пожелал ей доброго вечера, после чего обернулся к сидевшей подле нее даме, чтобы и ей выказать свое почтение.
Удар грома посреди голубого, ясного неба не показался бы ему столь неожиданным. Он отступил на несколько шагов и, желая занять стул, опустился у ног графини без сознания. Хлоринда, в высшей степени обеспокоенная, хотела вскочить и прийти к нему на помощь, но герцогиня остановила ее, вскричав:
— Ради Бога! Пусть он умрет, синьора!
— Что за варварство! — ответила та, освободилась из ее яростного объятия и звонком призвала слуг на помощь. Я тут же вышел из своей засады и поспешил к графу.
— И вы, маркиз? — повторила герцогиня реплику Цезаря[268].
Граф вскоре очнулся. Но, казалось, жизнь почти покинула его. Влажные и померкшие глаза были устремлены на герцогиню, которая с адской радостью наслаждалась нашим замешательством и то краснела, то бледнела от ярости. Я хотел с ней серьезно поговорить, даже если придется вывести ее из комнаты, как вдруг она сама поднялась с необычайным достоинством. Не издав ни единого звука, герцогиня медленно прошла мимо графа. На прощанье она смерила его долгим презрительным взглядом.
Граф пребывал в состоянии, достойном сожаления. Но он все же понял, что несчастье кажется тем легче, чем дольше его переносишь. Я со своей стороны сделал ему серьезные предостережения на будущее. Граф теперь как никогда нуждался в нежной дружбе, в неизменной, внимательной любви, в утешительных радостях узкого счастливого круга, в бодром настроении и в невинном, радостном, безыскусном остроумии. Воспоминание о родине причиняло ему боль — он тосковал о тихих нивах, которые процветали в его руках, о безбедном, ненарушимом мире простой жизни, наконец, о сердце своей Каролины, которую всегда считал себя достойной и которая теперь предстала перед ним в наиболее выгодном свете.
Герцогиня в его глазах все более и более проигрывала — каждый миг похищал что-то от той розовой дымки, в которую ее облачила любовь, а страсть препятствовала графу возвратиться в объятия Каролины. Но то, что осталось от его страсти после многих дней раскаяния, было уничтожено последней вспышкой более чем женской ярости, которая заставила его опасаться за свою жизнь.
Нам казалось непостижимым, каким образом герцогиня узнала о связи графа с Хлориндой. То, что она так бесцеремонно дожидалась его прихода, заставляло нас думать, что причиной ее поведения было нечто большее, чем городские сплетни. Но граф не знал никого, кто мог бы подсказать ей, где следует искать изменника, поэтому мы вновь предположили, что и в этом случае замешаны таинственные чужеземцы.
Все эти обстоятельства породили у графа желание как можно скорей покинуть Венецию. Что касается меня, то я всячески старался укрепить графа в его решении. Мы должны были дождаться прибытия наших векселей и до тех пор находиться дома, ведя тихое и замкнутое существование.
Но нас не желали оставлять в покое. Герцогиня не могла думать ни о чем ином, как о мести. Ее супруг, который, как ему верилось, получил убедительные доказательства ее новых сношений с графом, щадя свою супругу, жаждал крови своего бывшего друга, желая наказать его за дерзость. Не проходило и дня, чтобы мы не получали какого-либо анонимного письма, предупреждающего нас об опасности, и наши слуги то и дело докладывали нам, что каждый вечер рядом с нашим домом слоняются закутанные в плащи незнакомцы, которые, очевидно, что-то выслеживают. Мы достаточно знали обычаи страны, чтобы сознавать угрожавшую нам опасность, однако существование венецианской полиции[269] было залогом того, что на нас не посмеют напасть открыто. В броне и вооруженные, выходили мы ежедневно без страха, но остерегались узких переулков и всегда возвращались домой до наступления сумерек.
Однажды под вечер мы находились в одной кофейне на площади Святого Марка; день был теплым и солнечным, и я приказал, чтобы принесли заказанный мной шербет[270] на террасу, где мы удобно расположились на скамейках. Прошло довольно много времени, прежде чем в дверях показался слуга. Но поскольку сутолока перед входом и в зале была неописуема, я извинил его нерасторопность слишком большим количеством посетителей. Ему удалось протиснуться к нам с превеликим трудом. Он нес мороженое на тарелке и хотел уже нам его подать, как вдруг попавшийся ему на дороге человек в зеленом плаще и надвинутой на лоб шляпе поскользнулся и упал, задев поднос с мороженым. Тарелка упала, и мороженое вывалилось на пол.
Хоть незнакомец и сделал вид, что все случилось невзначай, мы поняли, что он действовал намеренно. Граф, будучи необыкновенно вспыльчивого темперамента, почел происшедшее за оскорбление и хотел напасть на обидчика, но, крепко уцепившись за его плащ, я прошипел ему на ухо:
ebooksa