Мой сын! Я не верил своим ушам. Я медленно встал и посмотрел в прекрасное лицо юноши. Теперь, вглядевшись в него, я начал понимать, почему он сразу произвел на меня такое сильное впечатление. Благородные черты мальчика напоминали несравненную красоту его матери, но это была вполне мужественная красота, а его серые глаза были такими же, как мои.
Юноша стоял, глядя на меня с видом, полным надежды и сомнения.
– Расскажи мне о своей матери, – сказал я ему. – Расскажи все что сможешь о тех годах, в течение которых я был оторван от нее безжалостной судьбой.
С криком радости бросился он ко мне и обнял руками мою шею. Я прижал к себе моего мальчика, слезы подступили к моему горлу, и я чуть не разрыдался. Но я не жалею об этом и не стыжусь. Долгая жизнь научила меня, что мужчина, достаточно сильный в серьезных жизненных ситуациях, может проявить слабость, когда речь идет о женщине и детях.
– Твоя фигура, твои манеры, твое удивительное искусство фехтования, – сказал мальчик, – все как раз такое, как мне описывала мать, и все же, несмотря на всю очевидность, я не смел поверить правде, хотя жаждал ее всей душой. Как ты думаешь, что убедило меня больше всего?
– Что, мой мальчик? – спросил я.
– Твои первые слова, обращенные ко мне как к сыну, были словами о моей матери. Никто другой, кроме отца, который, по ее словам, так глубоко любил ее, не подумал бы прежде всего о ней.
– За долгие годы, сын мой, я не помню момента, когда дивный образ твоей матери не стоял бы передо мной, как живой. Расскажи мне о ней.
– Те, кто давно ее знает, находят, что она не изменилась и даже стала еще более красивой – если только это возможно. Но когда она думает, что я не вижу, лицо ее делается таким грустным, таким печальным! Она постоянно думает о тебе, мой отец, и весь народ Гелиума плачет с нею и жалеет ее. Народ деда так ее любит! Они и тебя любят и боготворят твою память, ведь ты – спаситель Барсума! Каждую годовщину того дня, когда ты летел сквозь мир умирающих, чтобы открыть тайну ужасного портала, за которым лежала жизнь бесчисленных миллионов, в твою честь устраивается грандиозный праздник. Но к слезам благодарности примешиваются слезы печали – печали о том, что виновник их счастья не с ними, что он умер, подарив нам радость бытия. На всем Барсуме нет более прославленного имени, чем Джон Картер.
– Каким же именем твоя мать назвала тебя, мой сын, мой мальчик? – спросил я.
– Народ Гелиума хотел, чтобы мне было дано имя отца, но мать сказала, что вы с ней уже выбрали имя. Чтобы исполнить твое желание, она назвала меня Карторисом – именем, в котором соединены оба ваших имени.
Ксодар, бывший у руля, пока я разговаривал с сыном, подозвал меня.
– Плохо, что машина все время опускается носом, Джон Картер! – сказал он. – Покамест мы шли под углом, это было мало заметно, но теперь, когда я стараюсь держать горизонтальный курс, видно, что какой-то механизм вышел из строя. Вероятно, повреждение на носу вызвало течь в одном из передних резервуаров лучей.
Это была правда, я исследовал повреждение, и оказалось, что дело обстоит много хуже, чем я ожидал. Прежде всего, тот угол, под которым мы были вынуждены поддерживать нос, чтобы держаться горизонтального курса, чрезвычайно препятствовал полету; но ужасней всего была скорость, с которой мы теряли отталкивающие лучи из передних резервуаров. Через час или немногим больше мы окажемся совершенно беспомощными и упадем.
Из чувства самосохранения мы слегка уменьшили скорость; но теперь я снова взялся за руль и пустил машину на полный ход. Мы опять понеслись к северу с головокружительной скоростью. Ксодар и Карторис с инструментами в руках тщетно старались заделать громадную трещину на носу и как-нибудь остановить убыль лучей.
Было еще темно, когда мы миновали северную границу ледяного мыса и зону облаков. Под нами расстилался типичный марсианский ландшафт: волнистые, цвета охры, низменности давно высохших морей, окаймленные низкими грядами холмов, раскинутые тут и там безмолвные, мрачные города мертвого прошлого, развалины величественной архитектуры, населенные лишь воспоминаниями и страшными белыми обезьянами Барсума.
Становилось все труднее поддерживать наше маленькое суденышко в горизонтальном положении. Нос оседал все ниже и ниже, так что наконец пришлось идти на снижение, иначе наш полет завершился бы стремительным падением.
Когда взошло солнце и дневной свет рассеял темноту ночи, наше судно в последний раз судорожно вынырнуло, накренилось и с наклоненной под углом палубой стало медленно вращаться, причем нос с каждой секундой опускался ниже кормы. Мы ухватились за поручни и, зная, что конец близок, прицепили к перилам наши пояса. В следующий момент палуба образовала угол в 90 градусов, и мы повисли на ремнях, болтаясь высоко над землей.
Я висел как раз рядом с контрольным прибором и коснулся рычага, направляющего отражающие лучи. Лодка ответила на прикосновение, и мы начали мягко опускаться.
Прошло не менее получаса, прежде чем мы окончательно снизились. Прямо к северу от нас поднимался ряд довольно высоких холмов; к ним мы и решили направиться, чтобы получше укрыться от преследователей, которые, несомненно, станут обыскивать всю эту область.
ebooksa