— Так ты не против? — повторяет он, когда мы заходим в небольшую комнату с двумя отдельно стоящими кроватями, расставленными по двум краям, и рассчитанными на одну персону. — Если что я могу спать и в гостиной…
— Мне без разницы, — безразличие срывается с губ и растворяется в накаленном воздухе.
— Отлично. Так значит… спокойной ночи? — с немым вопросом на лице произносит он, вопросительно изгибая бровь.
— Я пойду спать чуть позже, — отвечаю, пряча взгляд в пол и быстрым шагом направляюсь в гостиную, включаю небольшой торшер и плюхаясь в просторы пыльного дивана оливкового оттенка.
День тридцать второй
Можно я пожалуюсь, да? Это же мой чертов дневник, куда я изливаю всю свою душу, верно? Именно поэтому я пишу сюда все, что вздумается и все, что приходит в голову в моменты самого глубокого отчаяния.
Мне не нравится Ханна. Нет, не так. Мне чертовски не нравится Ханна.
Девушка, которая является младшей сестрой одного из участников группы, в состав которой с недавних пор вхожу и я. Не то, чтобы от всех остальных участников я в восторге, но еще с самого первого дня я подозревала, что эта девчонка явно что-то скрывает… или попросту не договаривает.
И сегодня я практически убедилась в этом. Практически застала ее с поличным.
Ханне нельзя доверять не только потому, что она чертовски самоуверенная выскочка и пару раз подкатывала клешни к Рону, но еще и потому, что она ровно раз в три дня выбегает куда-то по ночам, пока все остальные участники группы видят уже пятый сон. И я очень сомневаюсь, что она спешит на тайную встречу с музами.
Сегодня я попыталась незаметно проследить за ней, но «незаметно» это громко сказано. Она заметила меня еще на первом лестничном пролете, когда малышка Кэти выбежала вслед за мной с немым вопросом на лице. Девочка спросила куда я собралась посреди глубокой ночи, и ее вопрос спугнул Ханну, которая тут же возвратилась на наш этаж со словами «я очень сильно хотела в туалет и уже вернулась».
Стала бы она возвращаться обратно, если бы действительно так уж сильно хотела в туалет? Сомневаюсь. Она поняла, что облажалась и ей ничего не оставалось, как быстро прошмыгнуть обратно, не вызывая лишних подозрений. Вот только она не осознала, что лишь подтвердила мои худшие догадки…
День тридцать восьмой
Это же так просто — забыть прошлую жизнь.
Это же так просто — смириться с тем, что все те, кого ты знал — мертвы.
Это же так просто — свыкнуться с нескончаемой опасностью в извечной борьбе за жизнь.
Но никто из нас не в силах это сделать. В глубине души каждый надеется, что какой-то безумный ученый в темном бункере в сотнях миль под землей прямо сейчас изобретает ценное противоядие от ада, который разворачивается на земле. Ведь, в конце концов, кто-то из нас вымрет. А кто это будет музы или человек — зависит лишь от нас самих.
Мне по-прежнему чертовски сложно просто сомкнуть веки после изможденного дня, стараясь стереть из памяти те страшные моменты, в которые я едва ли не простилась с жизнью. Моменты, в которые я молилась, чтобы при очередной схватке со смертью проиграла я, а не мои близкие. Ведь самое страшное, когда ты видишь смерть того, без кого не сможешь прожить и дня. Без кого жизнь теряет всякий смысл, и самоубийство кажется лишь самым простым выходом из этого бесконечного лабиринта страха.
До эпидемии мы многое не ценили и воспринимали все как должное, даже самые примитивные вещи. Будь то стирка одежды или мытье целой горы посуды. В конце концов, до эпидемии мы даже не знали, каково это стирать вручную без стиральной машины, а кто-то и вовсе не знает, что такое мыть посуду, когда под рукой есть посудомоечная машина.
Мы забыли, что такое теплый душ после тяжелого рабочего дня, чистая одежда с легкими нотками кондиционера для белья, шампунь для волос, аппетитный запах горячей еды и приятный хруст свежего постельного белья. Мы продолжаем есть консервы всех видов, собранные на просторах местных супермаркетов или небольших магазинчиков, а иногда, во времена великого отчаяния Сэм ловит белок и птиц, с аппетитной корочкой зажаривая их на костре.