— Мистер Дормер, включите освещение бака, — приказал капитан.
Офицер подошел к щиту в другом конце рубки и повернул рубильник. В центральное окно Рейкс увидел, как озарился ярким светом бак.
Из вертолета Бернерс заметил, как переместились огни корабля, когда судно изменило курс и уменьшило ход. Бернерс увидел, что включились огни на баке.
Напарник за спиной прокричал:
— Все идет как по маслу. Вам лучше пристегнуться — когда мы снизимся и начнем поднимать золото, выпасть из люка проще простого.
Стоя у бассейна на первой палубе, Белль почувствовала, как поворачивается и останавливается судно, услышала шум пара из трубы и догадалась: где-то там, внутри корабля, события разворачиваются именно так, как хочет Рейкс.
Было поздно, публика разошлась, и Белль осталась на палубе одна. Она бросила сигарету за борт и скрылась в тени у входа в каюты левого борта.
Капитан второго ранга, немного заспанный (его подняли с постели), стоял на мостике. К нему обращался капитан корабля.
— Всякие вопросы сейчас неуместны. Мои приказы связаны с безопасностью наших пассажиров, — говорил он. — Разводящий, вахтенный и пятеро матросов стоят у спецкаюты. Мне нужно… — Он бросил взгляд на Рейкса. — Восемьдесят золотых слитков — вот что мне нужно. Выгрузите их как можно быстрее.
— Сорок ящиков по две штуки в каждом. Поднимите их, пожалуйста, лифтом номер один на первую палубу и перенесите на бак, — добавил Рейкс.
Какой-то миг офицер колебался, даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но вовремя передумал.
А капитан уже повернулся к Дормеру:
— Отдайте рацию капитану второго ранга, мистер Дормер.
Капитану второго ранга он сказал:
— Доложите мне, когда груз будет на первой палубе.
Дормер достал две рации. Одну он отдал капитану. Тот засунул ее в карман.
Это было то самое устройство, которое несколько недель назад дружественно настроенный офицер показал ему на корабле. Называлось оно «Сторнофонз № 5», с передачей и приемом на расстоянии до двух миль.
Капитан второго ранга ушел. Другой офицер стоял у окна и смотрел на освещенный бак. Рулевой, словно бело-голубая статуя, не отрывал рук от штурвала, а юнга снова и снова водил тряпкой по одному и тому же месту — он тоже понимал, что дела идут не так, как надо. Но это почти не трогало мальчика, он все еще с удовольствием вспоминал, как стрелял из ракетницы. Капитан, не обращая внимания на Рейкса, подошел к карте и вместе с капитаном третьего ранга уточнил координаты корабля.
Первый раз в жизни Рейкс испытал весь ужас одиночества, лед его объятий. Они были холоднее его собственных раздавленных чувств, это был нарочитый, унизительный холод. Каждый, кто находился на мостике, преданно служил своему кораблю и пренебрегал Рейксом. Они были вынуждены терпеть его присутствие, но уже забыли о нем как о личности. Он стал для них насильником, разрушителем той гордости, что наполняла их жизни. Они уже не смотрели на него, а когда слушали, воспринимали только голос, не замечая человека, который стоял за ним. А ведь Рейкс когда-то считал, что любит одиночество. Но то было милое сердцу, одинокое времяпрепровождение у реки, одиночество собственной привязанности к мести за отца и возвращению в Альвертон… Теперь он понял, что это не одиночество в полном смысле слова. Отчуждение — вот оно, здесь, на корабле. Рейкса неожиданно осенило: если бы рядом с ним сейчас оказались его братья, слышали и видели бы все, узнали то страшное богохульство, какое он проповедует, то и они отвернулись бы от него, заклеймили бы имя «Энди» вечным позором… Первый раз в жизни он презирал и самого себя, и свое дело. Он понял, что стал злой пародией на человека, хотя душил и гнал от себя эту едва зародившуюся мысль.
Чтобы хоть как-то разбить лед, окружавший со всех сторон, он сказал, что хочет спуститься вместе с капитаном на бак, и был поражен — столь сильно изменился его голос.