Матвей.
Ипсилон сбился со счета, сколько кругов намотал в этом подвале.
– Не знаю, что на меня нашло, – болезненно прошептал он. – Сам себя не узнаю.
Вернуться в коммуналку не доставило никаких проблем.
Впрочем, перед самым подъездом Ипсилон стал свидетелем неприятной сцены – соседскую дочку таскал за волосы незнакомый мужчина, пытаясь затащить внутрь, а из подъезда, громко ругаясь, выбежала ее мать и в бесполезных попытках разжать здоровенные ручища мужика сама получила в нос. Уже в дверях, с взлохмаченными во все стороны волосами и разбитой губой, дочка соседки обернулась, и хоть ее взгляд и не был направлен на него, но был так пронзителен, что прятавшийся за деревом Ипсилон содрогнулся.
Пораженный мужчина, не раздумывая, тут же вышел из-за своего укрытия.
Над головой его аргусом возвышалась коммуналка, усыпанная глазами, как звездами в небе, и он вновь ощутил ее власть над собой, этой неуемной властительницы человеческой беспомощности. Только вспомнив Кирилла и Матвея, Ипсилон смог расправить плечи и поднять голову, смог сделать первый шаг.
Лжесвященник был прав. Его опыт – неоценимая услуга, настоящий клад.
– У каждого должно быть свое место, – прошептал.
Голову повело. Она вернулась.
– Где ты пропадала?
Тишина.
Ипсилон вытащил из кармана статуэтку и поднес к лицу.
– Где ты пропадала, ну?
Смазанное личико промолчало.
Если бы у нее были глаза, настоящие глаза с карий-серой-голубой-зеленой роговицей, а не эти черные небрежные капельки краски, полустертые выпавшими на ее долю трудностями, то можно было хотя бы интуитивно догадаться о мыслях, что витают в фарфоровой головке, а так, как всегда, остается только самому догадываться.
А Ипсилон привык догадываться. Да, привык!
С того дня в детском саду, когда его тощая ручонка вытащила из вороха потрёпанных игрушек самую потрепанную и сунула к себе в карман, а карман оттопырился, как оттопыривается только у неумелых воришек.
Что-то было в этой кукле чуждое и в то же время родное, позволившее украсть, нет, вернуть себе и отнести домой, чтобы под материнским подолом темноты вынуть и ослепнуть.
А она видела многое еще задолго до встречи с этим щуплым мальчишкой, и еще до него устала быть просто игрушкой. Она могла быть монстром, чудовищем, вылезшим из-под кровати в самую темную ночь. Могла быть истерзанным духом прошлой свежести, который пытались спрятать от себя и своей памяти, и потому закопали на самое дно, со страхом ожидая вендетты ее пришествия.