– Алена Подольская, Мишкина мамашка, в свое время красивой была. – Клавдия поморщилась. – Красивой и беспутной. Сначала-то к ней многие из банды захаживали, а потом Сиротка их отвадил, сделал Алену своей полюбовницей. И как она только могла с таким-то зверем… – Клавдия перекрестилась. – Ну да бог ей судья. Как Мишка родился, Сиротка его признал, но на Алене не женился. Так, захаживал по мужской своей надобности, да чтобы на мальца посмотреть. Деньжат подкидывал. Наверное, много деньжат было-то, потому как, когда Сиротка сгинул, Алена продолжала жить припеваючи и Мишку на ноги поставила. Видите, какой стал – ученый! Думал, очочки нацепил, никто и не поймет, кто он есть, а глаза под очочками-то стылые, Сироткины глаза. А вы, Август Адамович, неужто не признали? Он ведь на батьку своего похож.
– Не признал… – Дядюшка беспомощным жестом потер глаза, сказал едва слышно: – Теперь понятно…
– Что вам понятно? – снова заорал Клим. – Вот мне, к примеру, ничего не понятно! Кто такой этот Сиротка? Где Анна?
– Пойдем! – сказал дядюшка и потянул Клима за рукав. – Может, еще не поздно…
Туманов снова ушел. Приставил к Анне Митрофана и ушел. Было обидно почти до слез, что с ней вот так, как с бесправным каким-то существом. Хорошо хоть на замок не запер. Впрочем, с замком Анна бы справилась. В числе прочих ее умений был и такой навык, дед Кайсы научил. А еще нож подарил с удивительной красоты костяной рукоятью. На рукояти этой были вырезаны ласточки с инкрустированными серебром крыльями и при определенном освещении казалось, что птицы живые. С ножом Анна никогда не расставалась, нравился он ей. А тут, в Чернокаменске, из красивой вещицы он запросто мог превратиться в вещицу весьма полезную, может быть, даже жизненно необходимую. Если так уж хочется Митрофану за ней присматривать, что ж – пусть присматривает, но оставаться в усадьбе Анна не собиралась. Да, в замке страшно. Убийства, самоубийства… Атмосфера гнетущая, как на погосте. Так она в замок и не пойдет. Пришла пора по душам поговорить с мастером Бергом, узнать правду о своем прошлом. Ведь что-то необычное в ее прошлом определенно было, неспроста ведь в Чернокаменске ее многие годы считали мертвой. Вот пусть Август Берг и расскажет. Сколько же можно скрывать правду?!
По коридору Анна кралась на цыпочках, не хотела потревожить занятую стряпней Клавдию, проскользнула мимо кухни, вышла на крыльцо. Митрофан сидел в сторонке, так, чтобы не маячить и не особо привлекать постороннее внимание, но позицию выбрал удачную, незамеченной мимо не пройдешь. Да Анна и не собиралась прятаться, все равно ведь не отстанет! А у Митрофана – лошади. Лошадь бы ей очень пригодилась, потому что пешком от усадьбы до Стражевого озера идти и идти.
На зов ее Митрофан не откликнулся. В первое мгновение Анне показалось, что он спит, а потом она увидела кровавый след поперек его горла…
Закричать ей не дали, грубо схватили сзади, ударили по голове… Стало сначала очень больно, а потом сразу темно, и голос Миши сказал ласково:
– Вот и хорошо, вот и в дом заходить не пришлось…
…В себя Анна пришла в темноте, но это была какая-то иная темнота, с рыжими бликами. Болела голова, и она не сразу поняла, что блики эти – отсветы зажженной свечи. Свеча стояла на каменном полу в метре от Анны. Неровное пламя ее то тянулось вверх, то припадало, почти сливаясь с фитилем. Слышался слабый треск, а от запаха плавящегося воска к горлу подкатывала тошнота. Анна попробовала дотянуться до шеи, но не смогла – руки ее были связаны за спиной. И с осознанием того, что она в ловушке, вернулись воспоминания. Мертвый Митрофан… удар… голос Миши…
Воспоминания были страшными, верить им не хотелось, но не верить не получалось. Ее оглушили, а потом похитили. Кто оглушил? Зачем похитили? Где она? Вопросов много, но один-единственный волновал Анну больше всего.
Нож, подарок деда Кайсы, по-прежнему лежал в кармане платья. Анну не обыскали, и это хорошо. Связанными руками дотянуться до ножа получилось с большим трудом, но получилось. Прохладное лезвие ласково царапнуло ладонь, скользнуло в рукав. Если не поддаваться панике и не думать о том, что ее ждет, возможно, удастся перерезать веревки. А там…
Не переставая аккуратно орудовать лезвием ножа, Анна осмотрелась. Света от свечи было мало, но его хватало на то, чтобы понять – заперли ее в какой-то маленькой комнате, без мебели, без окон. Не комната – а каменный мешок. И судя по едва слышному звуку воды, каменный мешок этот находится где-то под землей. В подвале усадьбы? Или в подземелье замка? Вода не только слышна, водой пахнет, сыростью пропитаны пол и стены, а с невидимого в темноте потолка за шиворот капает.
Дверь заперта, Анна первым делом ее проверила. Заперта снаружи на засов. Никаких замков, которые можно было бы взломать, а за дверью шаги…
Она едва успела спрятать нож в рукав. Не хватило самой малости, чтобы перерезать путы.
Лязгнул засов, заскрипели давно не смазываемые петли, Анна затаила дыхание. Она знала, кто переступит порог, но верить все равно не хотела.
Миша был без очков, без привычного своего на все пуговицы застегнутого пиджака. Рукава рубашки он завернул до локтей, и именно эта деталь делала его разительно непохожим на себя прежнего – аккуратного и педантичного. А еще улыбка. Не робкая и смущенная, а хищная. Подумалось вдруг, что не может человек в одночасье так измениться, что это не Миша. Но зачем же себя обманывать, когда вон у него и рукоять ножа выглядывает из-за голенища сапога! Не того ли ножа, которым Митрофана?..
– Очнулись, Анна Федоровна? – Он и говорил иначе, уверенно, насмешливо даже. – Это хорошо, потому что времени у нас с вами мало.
– На что мало? – В горле першило, и собственный голос звучал глухо. – Что ты делаешь, Миша? Зачем?..
– Я устраиваю свою судьбу, Анна Федоровна. Только и всего. Не всем же повезло родиться графиней, иным приходится самим крутиться. – Не сводя взгляда с Анны, он приоткрыл пошире дверь, позвал: – Сева, заходи. Она очнулась. Я же говорил, живучая она, что кошка!