– Я понимаю, Август. – Она кивнула. – Ты хотел как лучше, а теперь нужно сделать как правильно. Он ведь себя потерял, Август. Он имеет право знать. Давай все исправим перед тем, как уйти.
Он хотел исправить. Теперь, когда с ним Евдокия, он был готов горы свернуть.
Не потребовалось, Евдокия все сделала сама…
…Женщина была красива, даже строгие черные одежды не могли скрыть ее красоты, даже неожиданное осознание, что она не живая. Не живая, но и не мертвая – просто нездешняя. Не такая, как албасты, – другая.
– Помнишь меня, мальчик? – Она стояла напротив Клима, улыбалась ласково.
Он не помнил, но всем сердцем хотел вспомнить эту удивительную женщину. Как он вообще мог ее забыть?! Руку кольнуло, слишком крепко Клим сжал Анютин нож. Красивый нож, с инкрустированной серебром рукоятью. У Клима был такой же. Подарок того, кого он считал своим отцом. Только рукоять его ножа украшали не острокрылые ласточки, а стремительные соколы…
– Давай я тебе помогу. – Женщина протянула к нему руки. – Можно?
Клим кивнул.
– Будет больно, но ты потерпи.
Боли он не боялся, не такая уж и большая цена за право узнать правду.
Висков коснулись призрачные пальцы, погладили нежно, а потом надавили, впиваясь в кожу, вдавливая кости в мозг. Клим закричал…
…Илька кричал, вырывался из рук мужика в косматой шапке, кусался и брыкался. А к синему небу поднимался столб черного дыма. Горел их с мамкой дом, а мужик в косматой шапке не пускал, держал крепко, еще и рот зажимал.
…Это было первое ночное в Илькиной жизни! Дед Назар сдержал слово, уговорил мамку отпустить Ильку с ним, пообещал присматривать. Илька тоже пообещал. Мамке – что будет вести себя хорошо и во всем слушаться деда Назара, а закадычному дружку Васятке, что сразу, как только вернется из ночного, расскажет, как оно там было. А может, даже получится уговорить деда Назара в следующий раз взять с собой и Васятку. Чем черт не шутит!
Кто ж знал, что той страшной ночью черт и в самом деле пошутит, пустит огненный цветок под крышу Илькиного дома, уничтожит все-все…
Дом забрал с собой мамку. А вместе с ней и Васятку. Васятка прибежал с первыми петухами, так не терпелось ему услышать рассказ про Илькины ночные приключения. Не дождался рассказа, вместо этого встретил страшную смерть…
Илька бежал к дому. К мамке своей бежал, когда дорогу ему заступил мужик в волчьей шапке. Перехватил, скрутил, как барашка, поволок в лес, прочь от деревни. Он что-то говорил по дороге, но Илька ничегошеньки не слышал, оглох от страха и собственного крика. А еще от правды, которую мужик от него не скрывал. Мамки больше нет. Ее убили злые люди. Хотели убить и Ильку, но перепутали с Васяткой. Вот такая страшная правда, и что с ней делать, мальчик не знал. Было бы лучше умереть, чем вот так…
В лесу их ждал мастер Берг. Или не ждал, потому что, увидев Ильку, замотал головой, замычал что-то непонятное, а потом схватил в охапку, прижал к груди. От него кисло пахло потом и горько самогоном, он плакал и гладил ребенка по голове. А Илька не плакал, он хотел умереть. Или сначала убить тех, кто отнял у него мамку, а потом уже умереть.
Разговаривать он перестал в тот самый день, как Кайсы и мастер Берг увезли его из деревни. И оказавшись на острове, на маяке, он тоже не проронил ни слова. Нет, все ж таки он кричал и плакал, но не днем, а ночами, когда вместе с темнотой приходили кошмары, вспыхивали пожарищем, шибали в нос горелым смрадом. В кошмарах вместе с Илькой кричала мама, звала на помощь, тянула руки. Он просыпался с криком, в холодном поту, вместо мамы пытался обнять Евдокию, но обнять ее никак не получалось. А она говорила что-то успокаивающее, уговаривала, а потом за закрытыми дверями о чем-то долго спорила с мастером Бергом.
Кто победил в том споре, стало ясно очень скоро. Мастер Берг присел рядом с Илькой, сказал, не глядя в его сторону:
– Тебе больно, мальчик, я знаю.