Ловец

Он поцеловал. На этот раз не нежно, а твердо, уверенно, словно утверждаясь, что я — это я. Замерла, а Зак, будто прислушался, и спустя миг прикусил мою губу, потом лизнул, пробуя на вкус, и медленно, наслаждаясь каждым мгновением, проник языком в мой рот, трогая, лаская, завоевывая. Его губы. Нежные, твердые. Его руки, надежные крепкие. Он сам, как скала, что укроет меня от любого шторма.

Отстранившись, Зак спросил:

— Ты разведешься со своим мужем?

Я кивнула и, прижавшись щекой к его груди, пояснила.

— Да. Я написала заявление. Его должны привлечь к суду. В этом случае развод не требует согласия обеих сторон.

— Ты поэтому не ответила на мой вопрос там, под кленом?

Лишь улыбнулась. Зак был из тех, кто добивается своей цели. Не натиском грубой силы, но настойчиво, по-мужски. Я поняла, что он повторит свой главный вопрос не раз, пусть и в иной формулировке.

— Да, — ответила коротко и почувствовала, как под рубашкой, там, в груди, его сердце пропустило удар.

— Да? — в его голосе сквозили удивление и затаенная радость. Счастье, в которое боишься поверить.

— Да, я согласная стать мисс Дарк, как только получу развод.

Задрала голову и встретилась с его взглядом, полным нежности, счастья и любви. А потом сильные руки подхватили меня и закружили. По аллее разнесся смех.

ГЛАВА 9

Тэд.

В босоногой юности Тэд любил день Золотых листьев. Полно праздных гуляк, что не следят за своими кошельками, опять же полисмены не столь бдительны. В праздничной суматохе он состригал куш, какого и за пару месяцев не общипать. А потом, в Оплоте, день излома осени ловец возненавидел. Словно в пику народным гуляниям именно на эту дату назначали экзамен, и холодные воды навсегда смыкались над головами сотен кадетов. Не весной, как во всех академиях и школах, а именно осенью из стен Оплота выходили молодые ловцы. И в отделениях Оплота по всей империи именно эта дата в календаре считалась поминальной.

Вот и сегодня с самого утра Тэду было муторно. Тянул шов, который, по словам лекаря, уже отлично зарубцевался. Еще чуть магии — и вовсе останется лишь багровая полоса. Тэд ворочался в постели ужом, в обед не выдержал и начал мерить палату шагами.

Едва в целильне, вывернув карманы брюк, узнали, что оперировали не кого-нибудь, а ловца, сразу же пациента отвезли в отдельную палату, пусть не шикарную, но чистую и опрятную, в которой прооперированный сейчас наматывал уже вторую милю босиком по полу.

Когда сестра милосердия зашла и увидела такой произвол: больной встал с постели и самоуправствует — то едва не выронила поднос. Она уже было хотела учинить разнос, но, напоровшись на хмурый взгляд ловца, решила промолчать. Все же с этой братией спорить — себе дороже. А если у пациента свербит так, что лежать не может — это не ее дело.

С такими мыслями сестра поставила поднос на столик и удалилась.

А Тэд, глядя на тарелку ухи, все никак не мог понять, отчего же под его кожей словно поселились древоточцы. Все раздражало. Хотелось запустить этот безднов в суп в стену, разбить.

Он упал на кровать, закрыв глаза и усилием воли заставляя себя успокоиться. Наконец понял, что его неумолимо тянет к ней, к этой пигалице. Влечет настолько, что он сейчас готов сорваться. Шагнуть в лабиринт, поймать ее след, найти, обнять, прижать и до одури зацеловать.