Эйглоу непонимающе уставилась на него, будто и не надеялась когда-нибудь услышать эти слова.
– Все эти годы она была у Лейвюра. Он попытался сжечь ее в камине, но чуть не сгорел сам. А еще и дом свой спалил.
Эйглоу вскочила со стула, будто только в эту секунду поняла, о чем говорит Конрауд.
– Не могу в это поверить! – воскликнула она в полном изумлении. – Ты серьезно? Она еще… существует?!
Конрауд кивнул.
– Так что ты сказал по поводу Лейвюра? – не отводя от него взгляда, спросила Эйглоу. – Он что, поджег себя?
– Я только что навестил его в клинике. Он восстанавливается – что удивительно, учитывая состояние, в котором он находился, когда я его вынес из огня.
– А ты-то как там оказался?
– Я выяснил, что куклу отдали ему еще тогда – в шестьдесят первом. Однако во время нашей первой беседы он мне этого не рассказал – посчитал, что это его личное дело, – и он, в общем-то, прав.
– Но тогда… почему же ты совсем не рад? Это ведь отличная новость! Или ты думаешь, что это не та кукла?
– Да нет, к сожалению, та.
– К сожалению? А где она сейчас? Она у тебя? Я могу на нее взглянуть?
– На данный момент она у полиции, – ответил Конрауд. – А точнее, у криминалистов. У нее внутри мы обнаружили одну вещь, из-за которой вся эта история предстает в совершенно ином свете. Мы нашли в кукле рисунок, на котором, Нанна, по-моему, изобразила саму себя. Как Лейвюр, так и Эймюндюр утверждают, что у девочки был несомненный талант к изобразительному искусству, и, увидев тот рисунок, я не смог с ними не согласиться. Однако, как это ни странно, Нанна нарисовала себя… в интересном положении. Будто в тот момент она носила под сердцем ребенка.
У Эйглоу глаза на лоб полезли:
– Над ней кто-то надругался?
– Вот тут ясности нет – на этот счет могут быть разные гипотезы. Но одной из них, безусловно, является сексуальное насилие.
– Но, может, на рисунке какая-нибудь другая… девушка.
– Возможно.
– Или она нарисовала то, чего не было на самом деле, – в том возрасте у детей буйная фантазия.
– Ну да.