— Дак не шибко и давно. Вместе чай вот пили, сидели, а сумеркаться начало — пошли.
— А днем ходили куда? Часа на два, на три?
— Да ты ладом объясни, чево случилось-то? Про кого знать хочешь? Кто уходил-то? Зачем?
— Да Сушкин же, Сушкин, уходил днем? — сердясь на непонятливость Михаила, чуть не сорвавшись на полный голос, прошипел Злобин.
— Не-а. Здеся колотился все время. Я с ним на завтра баню начал ладить. Ну, помогали нам. За дровами отходили. Вместе.
— Так. Дело ясное, что дело темное. Ты пока молчи. В меня пальнул кто-то из «тозовки».
— Как пальнул, ты чево? Мимо?
— Да нет. Не мимо. Зацепило.
— Дак чево молчишь. Как я сразу-то не понял. Надо посмотреть. Пошли. Перевязать надо. Сильно?
— Нет. На излете. Совсем, видимо, легко.
— Куда, однако? — с затаенным испугом спросил Михаил.
— В бок, — не сразу, но коротко, на одном вдохе ответил Злобин.
— Ну, и што делать будем? — как мог спокойно прошептал Михаил.
— А ничего пока не будем. Завтра, говоришь, баню… Вот там и посмотрим. Ты никому. Пойдем мыться последними, ранку осмотрим, перевяжем. А думать после будем.
— Оно конешно, утро-то вечера мудренее. Гляди. Дело твое, а не было бы худа. Как еще попало, а то заражение и…
— Завтра. Чего уж теперь. Да, и где ты сейчас посмотришь, темень. Знать бы — кто?
— Это не наши.
— Не наши… А кто ж тогда? Нет никого кругом. Похоже, до самой ближней жилухи людей нету. Пусто.
— Ан, значит, есть.
— Пошли потихоньку. Лягу как-нибудь. Неможется. Я там на месте перевязался сам.