И вот, когда Игорь понял это, стало так страшно, что он вспотел и проснулся по-настоящему.
5
Медленно будился цепенелый таежный лес, будто угрелся в холодной ночи и до полуденного тепла не хотел расправляться. И летом в этой тайге редко птиц слышно, а тут вовсе притихло, как в брошенном доме. Только далеко где-то — туп, туп-туп, туп, туп-туп-туп — кормился на сухостоине большой черный дятел.
С утра на зимовье одна забота — баня. И то, пора. Если бы не так густо просмолилась за полгода одежда дымом костерков, давно бы в ней завелась больная вошь. Давно и забыли все, как дышит мытое тело. Привыкли. Но люди, однако, не звери. Надо им мыло и чистое белье.
Готово все было с вечера, и за едой не засиживались. Хлебнули по кружке ожигающего, до горькоты крепкого чаю да за дело.
Две кучи речных голышей, которые валиками вчера укладывали, уже дровинами толстыми обложены. От костра, где чаевали, головни в ход пошли. Ими и запалили жаркий, трескучий, без дыма кострище.
Злобин к чаю не вставал. Отлеживался. Это после охоты со всяким могло быть. Попросил Михаила, и тот прямо на нары принес ему кружку с чаем, здоровый кусок отварной белой рыбины-ленка и тройку галет.
— Откуда рыба-то? — нелюбопытно спросил Злобин. — Хороша.
— Сушкин с Валеркой поднесли. Добычливая у них была ночь. Пяток вовсе крупных закололи, а по килу которые, дак и не знаю. Десятка с три, однако. Думал, и мы с тобой сходим. К зиме в город запасем. — Обстоятельно рассказывал Михаил и старался проникнуть в настроение Игоря.
— Сходим еще. Бортом-то и не пахнет. Когда-а придет. Время будет, — раздумчиво ответил Злобин, и Михаил успокоился за него.
— Все-то где?
— Дак эти-то спят. Сушкин-то с Валеркой Зыбковым. Тут, неподалеку. В пологах. Мошка-а нынче — страсть. А остальные баню ладят.
— Ну, добро, — как свое что-то утвердил Злобин.
— Сам-то как, Трофимыч? — внимательно вглядываясь в лицо, спросил Михаил.
— Да ничего вроде. Терпимо, — медленно, успокоительно выговорил Злобин.
— Анти-и-па, — ввинтился через дверь окрик снаружи.
— Пойду помогу им, — поднялся Михаил. — Потом с тобой попаримся, последние.
Стены глушат внешние шумы: слабые почти не долетают, а посильнее — как издалека.
Игорь услыхал шуршащий топоток под столом. На пересохшем бумажном лоскуте, изогнув длинненькую спинку, застыл пронырливый темно-рыжий горностай. Внимательно блеснул выпуклыми глазенками на Игоря и, прикинув что никак тот его не перехватит, цапнул зубами окрошенный подвялившийся ломтик мяса и сверкнул в щель.
«Смотри-ка. Обнаглел, — усмехнулся Игорь, — прямо как понимает, что до зимы его шкура ни на что не годная».