Пошарил рукой на столе и кинул соседу свежий кусок.
Вздребезжав, стукнула дверь. Игорь вышел из полудремы, но глаз не открывал: так-то меньше будут беспокоить.
Кто-то залез под нары и возился, пыхтел там, а потом тряхнул его за плечо. Но не больно. Да и утихло совсем уж в боку.
— Трофимыч. Спишь, што ль?
— Ну, чего, чего тебе? — узнал Злобин по голосу Никиту и открыл глаза.
— Да вот, шашку сигнальную дымовую хотел найти. Не попадается… у тебя-то, может, остались? — почему-то смущенно спрашивал Никита.
— Зачем тебе? Осталось всего пять. Мало ли… Понадобиться еще могут. Вон, борт придет, так направление ветра ему показать.
— Дай одну. Пороюсь потом как следует — отдам. У меня есть где-то припасенные, — мялся, юлил глазами Никита.
— Возьми. Вон рюкзак на стенке висит. В широком кармане. Чего случилось-то? — бодрее прежнего старался говорить Злобин.
— Нет. Чего случилось? Ничего не случилось. Не понимаешь, што ль? По надобности выйти. Ветра на дворе нету. Мошка-а! Осатанела. Штаны только скинешь, так враз облепят. Живот у меня крутит чего-то. Сожрал, што ли, што-нито, наверное.
— Так что ж ты, дурило, под задницей ее задымишь? Задохнешься ведь, черт тебя подери.
— Не-э-а. Мы летом делали так от комаров. Десятка четыре на складе брали. Ну, ты дай. Дай, однако!
— Да бери же, сказал! — не замечая, что улыбается, в сердцах проговорил Злобин.
— Как же я сам-то? В чужой карман полезу? Ну, встань, Трофимыч.
— Да пропади ты пропадом со своим поносом! Бери сам, тебе говорят!
Дрогнул от крепкого злобинского голоса Никита-конюх: тоже знал за ним резкость; и, держась левой рукой за живот, напряженно переминаясь с ноги на ногу, шибко страдая, правой шарил в рюкзаке, а сам виновато смотрел в подбородок Злобину, ибо давно, с самой юности, не лазал в чужой карман, а в присутствии хозяина и вовсе никогда этого не делал.
Дверь хлопнула, Игорь закрыл глаза. Он представил здоровенного нагловатого Никиту, напряженно сидящего сейчас в кустах, кашляющего, отмахивающегося от мошки, от ядовитого дыма, и расхохотался.
Смех отозвался в боку приглушенной, забытой болью и напомнил Игорю его настоящее положение. Он тоскливо, жалобно выругал многострадальную человеческую матерь и снова затих.
Недолго дремалось Злобину. По гоготу, по диким счастливым крикам снаружи всплыл он из нездорового дневного сна и сообразил, что к концу идет общая баня. Пора готовиться ему.
Ох, как не хотелось поднимать Игорю привыкшее к занемелому покою тело, как не хотелось перешагивать еще раз через боль, уже столько часов забытую. Но не вылежать ее, не на кого, кроме себя, надеяться. Хорошо бы поверить, что у людей рядом нет до него злого дела. Но пуля-то в боку сидит, и послал ее человек, который здесь где-то ходит — не за тысячу верст.