Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Врач. Кажется, раненых привезли. (Уходит в палатку.) Слышен голос: «Спирт! Полейте! Еще полейте!»

Капитан. А ты почему письма не написал?

Марков. А что писать? Нечего писать. Я и тоща долго думал – писать или нет. Только из-за того, что ТАСС о наших боях сообщение передал, – только потому и написал. Чтобы не тревожилась понапрасну. Хоть и отрезанный ломоть, а все-таки могла забеспокоиться по старой памяти. Как думаешь, могла?

Капитан. Не знаю. По мне, коли поругались – так вообще пустяки. А коли отрезано – так отрезано. Значит, нечего и думать.

Марков. Так-то так. Да ведь даже хлеб режут – крошки остаются.

Капитан. Вижу только, что здорово она тебя обидела!

Марков. Нет… А хотя – да. Под конец – обидела. Когда я уже уехал, телеграммку вдогонку в поезд прислала.

Капитан. Ну, и что там?

Марков. Ничего. Пожелание доброго пути.

Капитан. Что ж тут обидного?

Марков. Это не обидно. А вот что подписи две – ее и еще одна… Могла бы обойтись и без этого. Ну да ладно, бог с ней… Может, и сам я кое в чем виноват. На расстоянии, как говорят, вся картина виднее. А расстояние теперь более чем достаточное.

Капитан. Шесть тысяч триста.

Марков. Не в километрах дело. Много я, капитан, глупостей наделал в своей жизни. Скверный у меня характер.

Капитан. Да, уж характер у тебя неважный. Упрямый, как стенка! Такой характер – это ничего, если мост под огнем наводить, а в личной жизни такой характер – последнее дело.

Марков (усмехнувшись). И рад бы переменить, да уже некому попросить. Что имеем – не храним, вот что плохо! А что, потерявши, все-таки не плачем, – это, пожалуй, хорошо, а то бы вовсе скверные дела были! (После молчания вполголоса запевает. Напитан тихонько подтягивает ему.)

С порога дорога идет на восток, На север уходит другая, Собачья упряжка, последний свисток, Но где ж ты, моя дорогая? Тут нету ее, нас не любит она, Что ж делать, не плакать же, братцы, Махни мне платочком хоть ты, старина: Так легче в дорогу собраться…

Темнота. Когда загорается свет, на сцене снова комната. Катя и Ваганов в прежних позах.

Катя (складывая письмо и пряча его в конверт). Пишет, что кругом степь, тишина; ни о чем не жалеет, и мне советует тоже не жалеть. Вот и все.

Ваганов. Видишь, я был прав, сколько раз я тебе говорил, что ты напрасно за него тревожишься.

Катя. Да. Только как-то уж все слишком подозрительно спокойно в этом письме. Недавно, помнишь, было сообщение, что наши и монголы сбили сорок японских самолетов. Значит, там большие бои. А в письме – все спокойно… Почтовый ящик семьсот тридцать два – это что, обратный адрес?

Ваганов. Должно быть.