Артемьев поблагодарил адъютанта больше за шинель, чем за совет, он чувствовал такую усталость, что ему было лень идти сейчас еще двести шагов, да вдобавок неизвестно в каком направлении. Отойдя на пять шагов от палатки, он опустился прямо на землю, положил голову на бруствер японского окопа и накрылся шинелью.
В возбужденном сознании лихорадочно отпечаталось все происшедшее за последние двое суток бессонной работы в оперативном отделе. Сначала спокойное нанесение спокойной обстановки на карту для доклада командующему, потом внезапная канонада, японская танковая атака и, впервые после ранения, снова свист снарядов над головой. Потом сумасшедшая гонка по непроглядной степи в штаб танковой бригады, два рейса в броневичке на поле боя с приказаниями и, наконец, последняя ночная поездка…
Он почувствовал, как онемевшее от усталости тело начало чуть-чуть пригреваться под шинелью.
– Потери в комсоставе невыносимо тяжелые, – донесся до него из палатки хриплый голос командира танковой бригады. – Дудников убит, Пахомов ранен, а Климович все еще не обнаружен ни в живых, ни в мертвых. За один день три комбата из четырех.
В палатке замолчали.
«Климович! Неужели Костя Климович?» – подумал Артемьев, досадуя, что уже невозможно зайти туда к ним, в палатку, и спросить их, о каком Климовиче они говорили.
Он проснулся от голоса командующего, кричавшего в телефон:
– Да что вы мне с вашим седьмым отделом! Вы там занимаетесь разложением войск противника у себя в типографии, а мне пленного на поле боя допросить некому! Где переводчик? Что-то он долго у вас едет. Наверное, не в ту сторону.
Уже светало. Артемьев быстро вскочил, мельком увидел торчавшие из полузасыпанного окопа ноги мертвеца, обутые в японские ботинки, и пошел к палатке. Полог был приоткрыт. У входа стояли часовой, еще один красноармеец и пленный японец.
– Товарищ командующий, разрешите? – Артемьев остановился у входа рядом с часовым.
– Войдите. – Командующий положил телефонную трубку и сердито поднял глаза.
– Я думаю, что могу перевести ваши вопросы пленному и его ответы, – войдя, сказал Артемьев.
– Думаете или можете?
– Могу, – сознавая, что рискует, но все-таки решаясь, ответил Артемьев.
Японец вошел в палатку в сопровождении конвоира. Теперь, внутри палатки, при свете работавшей от движка лампы, Артемьев разглядел, что конвоир был не красноармеец, как ему показалось сначала, а лейтенант, с упрямым выражением лица, в низко надвинутой на лоб пилотке. Войдя, он подтолкнул японца и стал позади него.
Японец держал руки за спиной. На нем были зеленый бумажный, испачканный в глине френч и вымазанные в грязи высокие сапоги. Он был ранен в шею и перебинтован зеленым японским бинтом с пятнами присохшей грязи. От бледного скуластого лица японца, казалось, вместе с кровью отлила и желтизна. Над губой двумя пучками торчали редкие, как у еще не начинавшего бриться мальчика, черные усы. Ему было трудно стоять. Он шагнул вперед и, чтобы сохранить равновесие, широко расставил ноги.
– По-моему, полковник? – сказал командующий, переведя взгляд с лица японца на видневшиеся на его плечах полупогончики. – Спросите, какого полка.
С запинкой подбирая японские слова, Артемьев спросил японца. Тот ответил быстро и даже, как показалось Артемьеву, охотно:
– Полковник Харада, начальник штаба восемьдесят девятого пехотного полка.
– Какие еще полки седьмой и двадцать третьей дивизий переправились на этот берег? – спросил командующий.
ebooksa