CoverUP

— Верхняя, — он даже не улыбнулся.

В вагон не торопясь зашли остальные попутчики, потихоньку утрамбовывались, принимая во внимание новые обстоятельства. Когда все сначала аккуратно, потом все более и более комфортно расположились, поезд тронулся. Он словно ждал этого момента, когда люди угомонятся, чтобы опять свистящей металлической стрелой запульнуться в межпространственные дали.

Нового пассажира звали Валентином. Пока все раскладывали и припасенную ещё дома снедь, и купленные тут же на перроне пирожки, баранки, круглые груши, он, не отрываясь, смотрел на руки Дани, разукрашенные жизнерадостными змеями — татуировками.

Даня, заметив его взгляд, отложил в сторону круг краковской колбасы и протянул обе руки к окну, демонстрируя своих змей.

— Нравится? — засмеялся он, явно любуясь и окружающим миром, и собой в этом окружающем мире.

Валентин кивнул.

— Я давно хочу себе что-нибудь наколоть, но все не решаюсь. То не могу понять, что именно, то, честно говоря, побаиваюсь.

При слове «наколоть» Рината заметно передернуло. Он побледнел и очень быстро произнес:

— А зачем вообще?

Даня пожал плечами.

— Если вы задаете такой вопрос, значит, вам это не нужно. И это значит, что объяснить я не смогу. Это чувство приходит изнутри. Вот нужно и все.

Валентин понимающе кивнул. Вроде как законченный разговор все же завис в душном пространстве вагона. Попутчики углубились в еду, ели вкусно, в особом состоянии насыщения, которое бывает только в поездах. Протягивали друг другу куски и ломти, предлагали попробовать. Совместный обед сплотил эту небольшую странную компанию.

Потом незаметно расползлись по своим полках, и сначала разом сыто чуть-чуть задремали, потом плотный глубокий сон накрыл первый отсек в вагоне номер тринадцать. Никто не ходил мимо спящей пятерки, не тревожил. И даже проводник словно испарился из вагона.

Когда Мара открыла глаза, выдираясь из этого глубокого душного сна, было уже темно. Несмотря на уже совсем опускающуюся ночь, под окнами поезда происходила какая-то суета. Полустанок жил, дышал и перекрикивался визгливыми женскими голосами.

— Огурчики, огурчики на бутерброды, свежие, не горькие, хрустящие огурчики, — кричал полустанок.

Ещё не решив, нужны ли ей огурчики, Мара выглянула в окно. Голоса удалились вместе с их обладательницами. Уже в свете фонарей торопливо двигалась отставшая от остальных фигурка в длинной фиолетовой футболке и большой, игривой шляпе с широкими полями. Кажется, на шляпе даже были цветочки, только это нельзя было сказать наверняка, слишком тускло освещалась платформа. Поезд чуть скрипнул и поплыл в ночи, медленно оставляя огуречный полустанок.

— Что, всё? Они уже всё? — донеслись до Мары слова отставшей продавщицы, тут же уплывающие вместе с полустанком в прошлое. — Некогда мне было шуметь, девочки, а они уже всё.

И это удаляющееся «всё» так горько прозвучало в ночи, что забилось тянущей болью в районе поджелудочной железы. Только что оно было, дарило надежду, но секунда промедления, и поезд тронулся, пока ещё медленно, но неуклонно пошел в «уже всё», оставляя в прошлом то, что кто-то не успел. Поезд не ждет опоздавших, у него свое расписание.

Зашевелились выбитые сном из реальности попутчики. Присел, склоняя затекшую шею то в одну, то в другую сторону, Ринат, спрыгнул с верхней полки Валентин. Мара тоже аккуратно спустилась, поправила растрепавшиеся со сна волосы, глядя на свое отражение в окне. Вид у всех был немного ошарашенный, как у людей, у которых только что вырвали кусок жизни, непонятно зачем и для чего.

Поезд мгновенно набрал ход. И в то время, когда за окнами уже, едва промелькнув, остались в прошлом пристанционные редкие огни и начал густеть лес, в вагон, шумно дыша, ввалился человек. Черноглазый, с характерным орлиным носом. Даже издалека чувствовалась его плотно сбитая энергетика. Отдышавшись, он присел на свободное место рядом с Валентином. Когда же чуть огляделся, закинул свою большую спортивную сумку на третью полку.