CoverUP

Поезд стоял на очередном небольшом полустанке, лестница была открыта невидимым проводником. Ада ловко спрыгнула с подножки вагона, достала пачку сигарет и зажигалку. Она с удовольствием от хорошо выполненного дела закурила, и просто наслаждалась теплой свежей ночью после душного вагона, посылая прозрачный дым в густые, тучные звезды.

Неожиданно возле неё раздался какая-то тревожащая возня, и Ада краем глаза лениво зацепила сухую, втянутую тетку.

— Здесь нельзя курить, — заверещала тетка, обрадованная, что нашла жертву, на которую можно вылить накопившуюся за целый утомительный день досаду. Ада посмотрела на неё молча, и отвернулась. Она под пронзительным взглядом спокойно докурила сигарету, и бросила окурок под колеса уже дрожащего в нетерпении отправления поезда.

— А че, — тут же обрадовано взвизгнула тетка, — нельзя окурок в урну выкинуть?

Ада осмотрела платформу, уходящую за горизонт в обе стороны. Ни в одной, ни во второй линии платформенной бесконечности не было ни единого намека на мусорные урны. В этом плане платформа была девственно чиста. Но только в этом смысле.

— Нет, нельзя. — Логично ответила Ада. От удивления она вступила в разговор, хотя никогда не позволяла подобным теткам вовлечь себя в скандал.

— Это свинство! — тетка взвизгнула, уже сладострастно предвкушая конфликт. — Это явное свинство!

— Свинство — это запретить курить в поездах дальнего следования, и не поставить урны на платформах? — предположила Ада.

— А вот вы и дома так делаете? Свинство вы делаете, свинство! — тетку несло, как дервиша, раскрутившего солнечный круг в религиозном экстазе.

Тогда Ада просто рывком сняла платок, закрывавший тенью на верхней части лица глаза, и посмотрела на тетку в упор. Когда та, поперхнувшись на полуслове, начала сжиматься от взгляда, тихо произнесла:

— Еще одно слово — прокляну. И не ходи за мной, дочь раздора.

Только это сказала Ада, ловко запрыгнула на подножку вагона и скрылась в темноте тамбура. Но этого оказалось достаточно. Скандальная тетка застыла на перроне, по-детски открыв рот и также по-детски недоуменно глядя вслед уходящему с её вещами и уже уютно намятой к ночи постелью поезду.

Глава девятая. Каппа в гостях у Ларика

Мастер прислушался к затихающим за дверью шагам. Он сел прямо на пол перед порогом и опустил голову в ладони. Ему было страшно. Друзья в мгновение ока стали какими-то совершенно другими, незнакомыми людьми. Ладно, Гера, он просто молчал все это время, черт с ним, хотя и мог бы вставить слово. Но Яська, бог ты мой, Яська! Зачем она выворачивала душу, да еще и перед этой вот уж точно абсолютно чужой девушкой, да ещё и при исполнении? Да ещё и так несправедливо ненавидящей Ларика. Эти странные разговоры о том, что он конченый психопат, получающий удовольствие от незримой власти над своими же клиентами, какая это чушь!

Конечно, ему нравится его работа. Линии, образы, символы. Сплетаясь и расплетаясь, они указывают путь, которым пойдет Ларик в одной связке с человеком, в тело которого он вносит недостающие звенья, скрепляющие характер. Подчеркивает то, о чем сам носитель татуировки до этого момента, может и догадывался, но наверняка не знал о себе. Как Гудвин из сказки о Волшебнике Изумрудного города, который дает льву — храбрость, железному дровосеку — сердце, а пугалу — мудрость. Куда повернут эти линии, ему неведомо, и поэтому он точно знает, что никакой он не демиург, не создатель, не вершитель. Просто проводник…. А если кто-то дал ему эту страсть и возможность, значит, это кому-то нужно?

Ларик вспомнил, что на веранде осталась так и нетронутая им кружка с яблочным сидром. Захотелось пить, но почему-то невероятная обессилевающая усталость накатывала только лишь от мысли, что нужно переступить порог и сделать несколько шагов в сторону стола. Сегодня он закрыл салон, отменив все договоренности. Наверное, и завтра придется взять вынужденный выходной. Ларик пытался выйти из навалившегося на него странного состояния апатии и ощущения бессилия. Вот уже несколько дней как он действительно чувствовал странную слабость. Может, поэтому и вышел сегодня так глупо из себя. И Яське нагрубил. Чего никогда себе не позволял раньше. Он поморщился от внутреннего дискомфорта от одной мысли об истерике, которая случилась с ним на веранде.

«Я болен, я, наверное, просто болен», — подумал Ларик о той странной слабости, которая стала накрывать его периодически этим летом. Все тело становилось, как ватное, полное безволие падало на него, словно кто-то извне тянул в этот момент его жизненные силы. Потом пробивал холодный пот, после того становилось легче. Бессилие сменялось приступами непривычно агрессивной раздражительности. Все заканчивалось мутью и зелеными пятнами перед глазами.

«Ладно, — подумал Ларик, — ладно…»

Что такое это «ладно», он толком и сам не понимал, но почему-то мысли его успокоили.

Яська же успокоиться никак не могла. Она словно раненая голубая пантера металась по дому, сшибая непрочно лежащие вещи на своем пути. Аида наблюдала за ней сначала со спокойно-философским выражением на лице, затем оно сменилось на ироническое. Но когда на пол полетела фигурка толстопузого Дайкоку, стоявшего на полке исключительно для привлечения в дом денег, она не выдержала и нарушила свой обет молчания: