Позже: рыжеволосая, которая удобно устроилась на ковре с Фридрихом, начала прерывать его поток светской болтовни жалобами. «Мы респектабельные замужние женщины, знай это — мой муженек сержант!»
Внезапно другая — блондинка, которая лежала распростертая рядом со мной на диване с расстегнутой блузкой — обвила своими руками мою шею.
Позже блондинка отругала рыжеволосую за то, что все с нее началось.
«Ты просто сошла с ума! Я сдалась только тогда, когда вы двое начали кататься по кушетке».
«Люблю тебя?» — Фридрих начал нараспев произносить как бы слова песни. «Потому что я люблю тебя — я тебя трахаю, не правда ли?»
Его укротили неожиданной пощечиной, но рыжеволосая не знала нашего Фридриха. Как она ни извивалась, но в конце концов ее громко отшлепали несколько раз по заднице.
Бутылка с зельем упала, и стаканы разбились.
«Прекратите, вы двое!» — заверещала блондинка. «Вы с ума сошли! Что скажут соседи?»
Неожиданно я обнаружил, что Стармех неотрывно и настойчиво на меня смотрит косым взглядом. «Задумчивый», — насмешливо произнес он, «да, вот именно: наш задумчивый корабельный поэт».
Я повернулся, обнажил зубы и зарычал, как хищник. Стармеху это понравилось. На его лице долго оставалась ухмылка.
Запись Командира в корабельном журнале за пятницу: «Ветер северо-западный, 6–7 баллов, море 5 баллов. Двигаемся поисковыми курсами».
СУББОТА, 43-й ДЕНЬ В МОРЕ. Я стоял предполуденную вахту с мичманом.
За ночь ветер превратил спадавшую зыбь в белозубые гребни зеленых волн. К счастью, волны теперь у нас были прямо по носу, а не в левый борт. Я не знал, что вызвало ночью смену нашего курса.
Залпы брызг кусали мое лицо. Вода проникала за воротник моей штормовки и стекала по груди и по спине, заставляя меня дрожать.
Направление ветра менялось, равно как и сила отдельных шквалов.
На почти непрерывный серый фон неба были наложены более темные облака, как курганы грязного хлопка. Всеобщая и угнетающая мрачность не смягчалась никакой более дружественной тенью, если только не считать белые прожилки на боках серо-стальных волн и грязно-белую пену на их гребнях. Мертвенно-бледное свечение отмечало то место, где должно было быть солнце.
В середине вахты небо впереди нас затвердело в стену черновато-серого гипса, которая простиралась от горизонта почти до зенита. И вдруг стена ожила. Щупальца паров простерлись и охватили небо, быстро гася последнее слабое свечение рассеянного солнечного света. Воздух постоянно становился все плотнее, наполненным тяжестью. Вой ветра стих, но временное затишье только оттеняло зловещее шипение волн.
И затем шторм ударил в нас. Он выпрыгнул из неясной темной стены с неожиданным неистовством, которое сорвало с волн их серо-зеленую кожу.
Волны, которые становились с минуты на минуту все более и более крутыми, надвигались на нас, как стая голодных волков. Небо было непрерывным мышино-серым пластом, казалось, неподвижным, за исключением мест, где несколько более темных заплаток на его в целом равномерной поверхности выдавали, что весь небосвод был в разрушительном движении.
Некоторые волны поднимались выше, чем остальные, как будто бы приведенные в ужас нависающим небом, но шторм бросался на них и срывал их содрогающиеся гребни.