Пение штормового леера становилось все пронзительнее. Он взвизгивал, ревел и завывал на каждой немыслимой ноте и степени интенсивности. Каждый раз, когда нос лодки зарывался в волны и леер погружался, его резкий голос моментально утихал, но только для того, чтобы возобновиться, как только мы поднимались из бледно-зеленого водоворота. Водянистые вымпелы, которые слетали со штормового леера, срывались и разрывались на куски ветром как старые тряпки — уносились прочь в мгновение ока.
Упершись спиной в основание перископа, я поднялся над обносом мостика достаточно высоко, чтобы держать под наблюдением всю носовую часть подводной лодки.
Ветер сразу же грохнул меня дубиной по голове. Это больше не было движущимся воздухом, эфирным элементом, а стало твердой материальной субстанцией, которая забивала мне кляп в рот, как только я открывал его.
Наконец-то шторм, который заслуживает названия «буря»! Я почти вопил от возбуждения. Прищурив глаза, я запечатлевал в памяти волны в действии, картины мира в агонии сотворения.
Потоки брызг хлестали по моему лицу и вынуждали меня укрываться за обносом мостика. Мои веки начали распухать, а ноги в морских ботинках промокли насквозь. Мои краги были равным образом бесполезными. Я давно уже передал их вниз насквозь промокшими. Суставы моих пальцев были белее, чем я их видел когда-либо — суставы прачки.
Ванна из листового металла, в которой мы съежились, сзади была открыта. Это не имело никакого права называться мостиком. Наше место наблюдения не имело ничего общего с закрытым мостиком надводного корабля, которое было сухим, теплым и безусловно предоставляло защиту от ударов моря.
Мостик подлодки U-A был не более, чем щитом или бруствером. Он был открыт сзади, и не предоставлял с этого направления никакой защиты, хотя волны могли опуститься на нас и с кормы.
Основное время вахты я провел по колени в крутящемся потоке, который дергал и тащил меня за ноги, как горный поток в паводок. Не успевала вода уйти в корму и через шпигаты, как уже снова звучал крик Крихбаума «Держись!» и следующий залп ударял по мостику. Я пригибался, как боксер на ринге, опустив на грудь подбородок, но коварные волны вместо прямого удара левой наносили мощный апперкот.
Чтобы удержаться на ногах, я вжался между главным прицелом и кожухом мостика. Было мудрено удержаться, хватая воздух легкими, когда весь отяжелел от мокрой одежды. Нельзя было надеяться только на страховочные пояса, как бы надежно они не выглядели.
Украдкой я взглянул в корму. Невозможно было ничего разглядеть дальше поручней и зенитной установки. Вся корма была укрыта толстым одеялом бурлящей пены. Выхлопные заслонки дизелей были невидимы, как и их клапаны забора воздуха. Двигатели вынуждены были всасывать воздух из отсеков подводной лодки.
Одеяло пены над кормовой частью лодки быстро утончилось и показалась корма, срывавшая последние его клочья. Белые усы воды струились по обоим бортам корпуса. Стали отчетливо видны выхлопные заслонки. Маслянистый голубоватый выхлоп дизеля поднялся в воздух и был сорван порывом ветра прежде, чем он смог расшириться.
Прошло лишь несколько секунд, как новая волна обрушилась на боевую рубку с глухим стуком и поднялась высоко вверх, как прибой разбивается о риф. Две стены сверкающей пены встретились за боевой рубкой, с ревом столкнулись и устремились в небо. Корма скрылась под новым водоворотом. Затем корпус поднялся вверх сквозь крутящиеся потоки, поднял кипящие массы воды вместе с серовато-белой пеной и с содроганием сбросил последние оставшиеся клочья. На несколько мгновений вся корма была видна. Затем волны выбросили свои пенящиеся кулаки и снова покрыли ее. Этот цикл был бесконечным и без вариаций: погружение в воду и всплытие, падение вниз и затем подъем вверх.
Мои конечности были совершенно онемевшими, когда я спустился вниз. Я со стоном стащил с себя резиновую куртку. Все под ней источало влагу. Рядом со мной ругался Дориан. «Кто бы ни придумал это снаряжение — его следует проверить у психиатра: оно впитывает воду, как губка».
«Лучше пожалуйся Командующему», — подковырнул его Айзенберг. «Говорят, он приветствует предложения с низов».
Комментарий Командира о состоянии моря был следующим: «Довольно бурное». Он сидел за столом в кают-компании, перелистывая какие-то синие и зеленые папки.
Я поразмышлял над предположением, что командование подводных лодок забыло о нас. И что тогда? Как далеко мы сможем уйти на нашей самой экономичной скорости? Радиус действия U-A может не иметь себе равных, но как долго мы продержимся без снабжения? Разумеется, на борту лодки можно выращивать грибы. Наша сумеречная темница была бы идеальной средой обитания для грибков — плесень на хлебе доказывала это. Или водяной кресс. Он зарекомендовал себя тем, что может расти при искусственном освещении. Боцман конечно же сможет найти для него местечко — скажем, в проходе. Я вообразил, как мы пригибаемся еще ниже, чтобы увернуться от свисающих плантаций водяного кресса, качающегося на шарнирных подвесках.
В конце концов, мы сможем выращивать водоросли — они богаты витамином C. Должны же водиться и такие, что смогут благоденствовать под плитами настила, удобряемые нефтяными отходами в льяльной воде.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 44-й ДЕНЬ В МОРЕ. «Хрустящие булочки», — сказал Стармех за завтраком, «намазанные изрядным количеством желтого соленого масла, вязкие, потому что они еще теплые внутри — только что из пекарни. И запить их чашкой горячего какао. Не сладкого, предпочтительнее горький сорт — но хорошего качества и горячего. Вот бы дождаться такого денька!»
Он в экстазе закатил глаза и нарочито подогнал рукой к ноздрям воображаемый запах.
«Очень забавно», — сказал Командир. «А теперь изобрази, как едят омлет за счет ВМФ».