«Как это так?» Стармех сжал губы. Я видел, как он размышляет. В конце концов он живо произнес: «Все, что мне хотелось бы знать, как Старик собирается проскочить с этим тупицей — именно сейчас, когда сложнее всего»
Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что он говорит о своем наследнике.
Гардемарин, подумал я — если бы только мы смогли взять с собой и гардемарина.
В следующий раз, когда я проходил через центральный пост, Крихбаум снова был у стола для карт. Он мог теперь в первый раз использовать прямую линию, чтобы отмечать наше продвижение на карте. Все были заняты, но никто не поднял глаз от своих занятий. Все мы сживались с собственными разочарованияими и личными опасениями.
На второй день шок уменьшился. Лишь четыре дня отделяли нас от подхода к побережью Испании. Люди пришли в себя гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать из общего низкого уровня духа. Разговоры, которые я слышал со своей койки, шли по накатанной дорожке.
«Мне чертовски повезло в последний раз. Она была армейской телефонисткой. В нашем распоряжении было купе, всю дорогу от Савонны до Парижа. Вам бы попробовать это как-нибудь: никаких усилий, просто вставил, а поезд делает всю остальную работу. У меня чуть глаза на лоб не вылезали, когда мы подпрыгивали на стрелках…»
Двумя минутами позже.
«Нет, не внутри чертова автомобиля — снаружи. Расстелить ее по переднему сиденью и охаживать сзади — таким образом ты сможешь использовать подвеску машины. Что? Это верно, приятель, стоять надо снаружи…»
Я посмотрел из-за края занавески, прямо в лицо Френссена. Оно было искажено воспоминаниями. «Однажды пошел дождь. Она осталась сухонькой, а я промок насквозь. С крыши стекало прямо на меня. Чертовски удобно, должен вам сказать — после дела я тут же и подмылся».
«Ты что, скакал на ней неодетым?»
«А почему бы и нет? Она знает, когда нужно позаботиться».
На третий день после радиограммы незадолго до полудня и в конце своей вахты мичман доложил о неопознанном предмете по правому борту. Я последовал на палубу за Командиром.
Объект был все еще примерно в тысяче метров. Это не было спасательной шлюпкой — слишком плоский и бесформенный. Он, казалось, дрейфует по направлению к нам по почти неподвижному морю. Над ним реяло странно возбужденное облако, нечто похожее на пчелиный рой. Чайки? Командир ничего не говорил, лишь надувал свои щеки. Он опустил бинокль. «Желтые полосы — это спасательный плот».
Я сфокусировал свой бинокль на плоту. Он был пустым, а по его бортам были прикреплены небольшие бочонки — или это были кранцы?
Крихбаум вдруг воскликнул: «Там люди, цепляющиеся за плот!»
Командир сменил курс. «Никаких признаков жизни». Плот приближался и увеличивался в размерах. Крики чаек становились все громче и более резкими.
Командир отправил впередсмотрящих с мостика вниз. Возьмите под наблюдение их секторы, Крихбаум». Он повернулся ко мне. «Я подозреваю, что это зрелище только для взрослых».
Он отдал команды на руль и мы приблизились к плоту по широкой дуге. Наша носовая волна обласкала тела, которые плавали вокруг него. Один за другим они начали кивать, как механические куклы в витрине.
Пятеро мертвых мужчин, привязанных к плоту. Почему не на нем? Почему они болтаются на канатах плота? Быть может, они искали защиты от ветра?
Холод и страх — как долго человек может противостоять им? Как долго тепло его тела может бороться с ледяной стужей, останавливающей биение сердца? Как скоро омертвеют его руки?