Одно из тел, которое выступало из воды выше прочих, стало бесконечно и напряженно кланяться.
«Нигде не видно названия», — произнес Командир.
Один из мертвых моряков перевернулся и лег на спину в воде. На его щеках не было плоти. Чайки склевали с него все, что было съедобного. Все, что оставалось на его черепе — это маленькое пятно скальпа с прилипшими к нему черными волосами.
Они перестали быть людьми. Они были вызывающими ужас призраками, а не человеческими существами. Там, где должны были быть их глаза — разверзались впадины. У одного была оголена ключица. Хотя чайки не оставили несъеденной плоти, тела выглядели слизистыми. Даже превратившиеся в лохмотья рубашки и спасательные жилеты были покрыты пленкой зеленоватой слизи.
«Боюсь, мы появились немного поздно». Командир хриплым голосом отдал несколько команд в машину и на руль. «Давайте-ка уберемся отсюда», — услышал я его бормотание.
Чайки пронеслись над нами, враждебно крича. Мне страшно хотелось разметать их выстрелом из ружья.
Желтоватая клякса ушла в корму и быстро уменьшилась в размерах. Наши выхлопные газы заволокли и растворили её очертания.
«Это были торговые моряки».
Голос Командира не выражал никаких эмоций.
«На них были еще те устаревшие пробковые спасательные жилеты — вы не увидите их теперь на военных кораблях». Через некоторое время он пробормотал: «К счастью, я не суеверен» и отдал очередную команду на руль. Впередсмотрящих снова вызвали на мостик.
Я не мог изгнать свежее видение. Ужас все еще сжимал мои внутренности. Потихоньку я спустился вниз. Командир последовал за мной менее чем через десять минут. Он увидел меня сидящим на хранилище для карт и подошел.
«С чайками всегда так. Однажды мы наткнулись на два спасательных плота. Никого из выживших не было — вероятно, замерзли — и у всех были выклеваны глаза».
Сколько времени они дрейфовали? Я не мог заставить себя задать вопрос.
«С танкерами, перевозящими бензин, таких проблем не бывает — одно попадание, и он взлетает на воздух. С сырой нефтью по-другому, я полагаю».
Хотя впередсмотрящие видели немного перед тем, как их отослали вниз, было ясно, что команда кое-что знает о нашей находке. Люди были немногословны. Стармех наверняка тоже что-то заметил, потому что он бросил в сторону Командира вопросительный взгляд, затем быстро опустил глаза.
В кубрике старшин тоже ничего не говорилось. Мне даже не пришлось выслушивать сальные шуточки, за которыми они обычно скрывали свои истинные чувства. Можно было бы подумать, что они исключительно толстокожи и нечувствительны, и что их не трогает чужая судьба. Неожиданное молчание, возбуждение, висевшее в воздухе, говорили о другом. Я был уверен, что многие представляли себя дрейфующими в шлюпке или цепляющимися за плот. Все на борту знали, сколь малы были шансы быть замеченными в этом районе океана. Все знали судьбу, что ожидала таких спасшихся, даже если море не штормило. Те, кто терял свое судно в конвое, имели больше шансов быть спасенными — по крайней мере, вокруг были другие суда, чтобы отметить их местоположение. Эти пугала не были спасшимися с конвоя, однако. Тогда бы мы заметили и другие плавающие предметы, а не просто одиночный плот.
Подход к Виго представлял собой проблему. Прошло много дней с нашего последнего точного определения места, потому что солнце и звезды постоянно заволакивало дымкой. Мичман складывал цифры так тщательно, как только мог, но даже Крихбаум не мог сделать точную поправку на влияние ветра и волнения. Оставалось лишь посмотреть, насколько мы отклонимся от нашей счислимой позиции.
Теперь U-A сопровождало множество чаек. У них были черные перья на крыльях, а сами крылья были более узкими, но более длинными, чем у обычных чаек Атлантики. Мне вдруг страстно захотелось увидеть сушу. Как она выглядит сейчас? Год приближался к своему завершению, но для нас единственной приметой этого было постепенное уменьшение светового дня. Это было время года, когда в детстве мы пекли картошку в кострах и запускали самодельных змеев, величиной больше нас самих.
Я ошибался, конечно же — время костров миновало уже несколько недель назад. Мое ощущение времени было искажено, но все же я различал молочно-белые дымки, извивавшиеся как личинки на сырой земле. Ботва не хотела гореть как следует — огонь лишь тлел красным, когда ветер свежел. Мы обычно пекли картофелины в горячих углях, нетерпеливо тыкая в них палками, чтобы проверить степень готовности. Черная кожура сморщивалась и лопалась. Затем, оттопырив губы, мы вонзали свои зубы в рассыпчатую желтоватую мякоть. Вкус дыма обволакивал наши языки, запах дыма впитывался в наши одежды надолго. Все карманы оттопыривались от каштанов, все пальцы были как будто пропитаны никотином от шелушения каштанов. Маленькие ядра грецких орехов, подобные мозгам цвета слоновой кости, имели горький вкус, если не вышелушить желтую кору из всех впадин…
Даже у Крихбаума язык развязался от близости земли. Мне больше не надо было слоняться вокруг, переминаясь с ноги на ногу и изображать понимание. Он разговаривал без приглашения, отслеживая начерченный карандашом на карте курс своим циркулем.