Я не осмеливался взглянуть на Стармеха. Мои мысли неслись наперегонки: то же самое должно было относиться и ко мне. Ну и ладно, наверное — все к добру.
Я вынудил себя улыбнуться.
Старик тоже не мог покинуть лодку — никто не мог — а Старик был бы потоплен без Стармеха. Да, наверняка. Были ли я напуган? Нет, Старик вытащит нас всех из любой передряги. Но тут было еще одно соображение: U-A созрела для ремонта. Все эти повреждения, а мы могли произвести лишь временный ремонт…
Виго был в Испании. На некоторое время мы были в безопасности здесь, в Испании. Я посмотрел на часы: почти полночь. Медленно новость стала доходить до сознания. Посмотри на ситуацию с положительной стороны, говорил я сам себе. Это ведь не было обещано точно — и никогда не было. Все равно, чувствовал ли бы я себя настолько разочарованным, если бы не поверил в план Старика?
Конечно же, нет — я бы держался за мысль, что Виго означало бы конец дороги для нас обоих. Я не хотел допустить сам себе эту мысль, вот и все.
Не показав в самом начале какого-либо энтузиазма в отношении планов Старика списать нас на берег, я мог вести себя так, будто ожидал отказ с самого начала. Никаких признаков сожаления. Не дали разрешения? Вполне честно. Но как же Стармех? Для него это должно быть горькой пилюлей.
Старик воспринял новости с огорчением — это было ясно написано на его лице. Казалось, он обрадовался, когда двое в плащах дали ему новую тему для разговора, но он все равно был похож на фермера, посевы которого побило градом. Подпорки елейного, подобострастного, выкручивающего руки подхалимажа превратили сцену в грубую мелодраму. Контраст между нашим достойным хозяином и двумя коварными негодяями был уж чересчур отталкивающим.
Но как мы сами выглядели? Я изучал Старика глазами постороннего человека. Я-то еще смотрелся достаточно презентабельно в своих просоленных брюках и полувыстиранном свитере, но он выглядел так, как будто его вытащили из ночлежки посреди ночи. Его борода была столь же неухожена, как и волосы. На борту мы все не обращали внимание на вид его обветшавшего свитера, но здесь, в этом ярком свете, на фоне сверкающих панелей салона даже я был ошеломлен степенью его распада. Справа, над его ребрами, зияла дыра величиной достаточной, чтобы он мог туда просунуть голову. Ко всему еще смятая рубашка, затасканная фуражка, рваные брюки…
Я в первый раз заметил, насколько он выглядел бледным, с провалившимися глазами и изнуренным. Что же до Стармеха — он мог играть Мефистофеля безо всякого грима. Последние несколько дней создали хаос в его внешнем виде. Идти ему прямо в тринадцатый поход без отдыха на берегу — это было чересчур.
Старик явно страдал, что не может отвязаться от двоих гражданских. Он делал гримасы на своем морщинистом лице, отказался от предложенных сигарет и едва отвечал на вопросы.
Я узнал, что «Везер» был интернирован в начале войны и стал чем-то вроде плавучей базы, время от времени принимал бункер и торпеды — все это при строжайшей секретности, разумеется — чтобы не нарушить нейтральность Испании.
Я дивился на хищнические лица двоих в плащах. Высокий: хитрый и коварный, со срастающимися бровями, набриллиантиненным пробором, с усами, бакенбардами и привычкой встряхивать манжетами, чтобы показать толстые золотые запонки. Другой: заросшие волосами уши, смуглый, фальшивое дружелюбие. От них обоих за версту воняло гестапо, хотя один из них называл себя представителем военно-морского атташе. Для закулисных конспираторов они были неестественно плохо замаскированы — их выдавали лица.
Из нескольких обрывков полурасслышанного разговора я понял, что нам даже не разрешать отправить почту. Слишком рискованно, дипломатические затруднения, вражеские агенты, ничего не должно просочиться…
Это будет означать зловещие предчувствия дома. Поход уже длился ненормально долго, и один Бог знает, сколько еще времени пройдет, прежде чем мы сможем отправить свои письма. Я мог представить лица команды, когда они услышат, что могут продолжать свои письма, которые столь усердно писали последние несколько дней.
А гардемарин — как он это все воспримет? Я бы хотел, чтобы он никогда мне не рассказывал о своем романе. Утешение романтических юношей — в этом я не был силен.
Как будто сквозь вату в ушах я слышал болтовню гражданских, усердно старавшихся преуспеть в общении. «Одну на дорожку, Командир!» — «А теперь за следующую встречу, Командир!» — «Это должен быть интересный поход, Командир…»
Поскольку я знал Старика, то меня не удивляло, что он отвечал на вопросы грубо и односложно. Они добились от него столь же малого, спросив его в упор — были ли у U-A какие-нибудь победы. Он лишь угрюмо уставился на одного, потом на другого, подождал, пока его молчание станет их нервировать и произнес «Да».
Я видел, что его мысли все время бродят где-то вдалеке. Непроизвольно я глянул на его руки. Он крепко сжимал их, как делал всегда, когда был в затруднении.
Наконец он кивнул мне.
«Мы пойдем разомнем ноги», — пояснил он собравшимся.