Кают-компания разыгрывала эту пантомиму добрых две минуты. Затем Командир решил, что прошло достаточно времени. «Ну, Стармех?»
Стармех несколько раз двусмысленно покачал головой, прежде чем выдать свою эффектную фразу: «Мои поздравления, господин Командир. Великолепная идея».
Я был весь наполнен обожанием. Любые сомнения, которые у меня оставались насчет нервов Стармеха, просто исчезли.
Но игра Командира тоже была великолепно отточенной. Никакой видимой реакции. Он просто искоса смотрел на Стармеха. Легкое поднятие его левой брови выражало легкую озабоченность.
Стармех, казалось, не подозревал о пристальном взгляде Командира. С мастерским выражением невозмутимости он обхватил руками колено и уставился непорочным взглядом в подволок.
Как раз когда стала подступать скука, появился дневальный. Даже персонажи из-за кулис появлялись в нашей комедии точно в нужное время.
Суп пошел по кругу. Молча мы управлялись со своим ложками и пережевывали пищу.
Мне на глаза попалась муха. Она прогуливалась по выразительно раскрытым губам на портрете Командующего. Жаль, что она не может сделать этого на самом деле, посреди патриотической речи. «За Фюрера и — а-апчхи!» — когда она заскочит внутрь и пощекочет его гортань… Наша муха могла списаться на берег в Виго, но преодолела соблазн поселиться в Испании. Она не покинула корабль — никто не покинул корабль. Мы все были на борту, включая муху, даже хотя это было единственное живое существо, которое могло приходить и уходить, как ему заблагорассудится. Нет, как и мы, подчиняющиеся военно-морским законам, муха была эффектно лояльна, непоколебима и в радости, и в горе, вполне заслуживая официальной благодарности.
В носовом отсеке похоже был в самом разгаре обеденный концерт. Приглушенное пение проникало через дверь в переборке возносилось до крещендо, когда дверь открывалась.
«Арабская неделя», — прокомментировал Командир. «Наверное это потому, что мы направляемся на юг».
Бокштигель разбудил меня посреди ночи.
«На левом траверзе Лиссабон, лейтенант».
Я скользнул в свои физкультурные тапочки и поднялся наверх лишь в рубашке и брюках. Моим глазам потребовалось время, чтоб привыкнуть к темноте. Командир был на мостике.
«Вон там».
Я ничего не разглядел на траверзе, кроме слабого мерцания над горизонтом.
«Лиссабон», — снова послышался голос Командира.
U-A очень медленно качалась с борта на борт. Двигатели, работавшие на двух третьих максимальных оборотов, издавали монотонный и настойчивый гул.
Я стоял на деревянном настиле мягко качающегося мостика, положив руки на влажное и вибрирующее железо обноса, уставившись на восток. Бледное зарево едва видимо отделяло море от неба.
Я непроизвольно сглотнул. По какой-то причине пятно света слово «Лиссабон» чуть не заставили меня всхлипнуть.
Вернувшись в свою койку, я стал слушать болтовню сменившихся с вахты старшин. «Лиссабон — это ведь довольно большой город». — «Почему же тогда нет затемнения?» — «Они же нейтральны, идиот!» — «Никаких налетов, сирен, бомб, карточной системы — это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой». — «Я едва могу припомнить, как выглядел Берлин до войны. Все эти цветастые вывески, загорающиеся светом и гаснущие — о Боже!»