«Они должно быть охотятся за нами», — сказал Командир. «Нам лучше оставаться на глубине».
Он бродил по центральному посту, его напряжение было всем очевидно. На лице у него было одно из его наиболее мрачных выражений.
«Это все часть их внешней оборонительной сети».
Прошло полчаса. Затем он взобрался в боевую рубку и мы всплыли на поверхность.
Еще полчаса и снова пронзительно зазвонил колокол громкого боя. Он поразил меня, как всегда.
Командир демонстрировал свое хладнокровие сардоническими замечаниями, такими как «Чертовски хорошая практика для нас!» или «Никто не заболел воздушной болезнью?» — но было очевидно, что он знал все проблемы. Условия не могли быть хуже для нас. Лишь небольшая рябь была на поверхности воды — и это после наших долгих часов штормовой погоды. Самолету будет очень легко обнаружить нас, даже без помощи луны.
Даже если британцы не смогли перекрыть пролив противолодочными сетями, они будут патрулировать его всеми наличными силами. Также вполне возможно, что они давно уже знают, что планирует Керневель: в конце концов, их система разведки неплохо работала.
Дрейфовать сквозь пролив в подводном положении — это могло казаться стопроцентно надежным способом, но он был бесполезен против ASDIC.
Я вошел в кубрик старшин как раз вовремя, чтобы увидеть, как Айзенберг выудил спасательное снаряжение в ногах своей койки. Он был явно смущен тем, что я увидел его и небрежно бросил эту штуку на свое одеяло негодующим видом, как будто бы его руки были обожжены ею.
Появился Пилгрим, заслоняя что-то своим телом. Я с трудом поверил своим глазам: главный старшина электриков тоже достал свое спасательное снаряжение. Странно, насколько по-разному вели себя различные люди. Наверху в носовых отсеках их светлости вели себя так, будто не происходило ничего особенного; здесь же спасательное снаряжение было в моде.
Я решил посмотреть, как обстояли дела наверху. Как раз, когда я высунул свою голову над комингсом люка, из низкого облака тумана на короткое время появился траулер и снова исчез.
«Слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно. Они должны были нас заметить».
Запишите еще и это, подумал я.
Командир фыркнул. Он некоторое время не произносил ни слова, размышляя. «Выглядел как испанец».
«Будем надеяться, что у него нет прямого провода в Британское Адмиралтейство», — пробормотал я сам себе.
«Ну, тут ничего не поделаешь».
Вдали обрисовывалось побережье Португалии. Глядя в бинокль, я увидел какие-то красноватые скалы, окруженные группами белых домов. Мои мысли набрели на Котэ Саваж возле Ла Круасик в Бретани, где нагнанные штормом волны взрывались, разбиваясь о черные скалы, подобно снарядам большого калибра: глухие удары, за которыми следовали фонтаны брызг, то здесь, то там. Когда наступал отлив, и море успокаивалось, маленькие желтые пляжи засыпали среди скал. Влажный песок, по которому были разбросаны водоросли, сухие и хрустевшие под ногами; остроконечные ракитники, сплошь украшенные прядями пены, когда норд-вест нападал на побережье; глубоко изрезанные колеями проселки, покрытые хлопьями белоснежной морской пены; головки чертополоха, серебрящиеся на фоне бледного песка — а иногда я находил и поплавок, потерянный тральщиком; высокие двухколесные повозки, на которые крестьяне собирали свои холмы полувысохших водорослей; и далеко — маяк, выкрашенный красными и белыми полосами, как наша трубка Папенберга …
Я снова мысленно увидел коробку испанских спичек. Не желая признать этого — тем не менее я все время знал. Эта этикетка, с кричащим желтым солнцем и огненно-красным фоном — я видел такую же в сумочке из крокодиловой кожи, которую всегда носила с собой Симона в качестве хранилища для своих личных вещей. Она искала в ней фотографию, чтобы показать мне, и коробок выпал. Что за спешка вернуть его — почему я не могу взглянуть? Никаких причин. Номер Первый из команды Франке, который был постоянным клиентом в кафе ее родителей, дал ей этот коробок — нет, забыл его, — нет, она попросила его подарить его ей, для маленького мальчика друга. Мои старые опасения вернулись ко мне. Симона и Маки…[41] Была ли она — несмотря на все заверения — двойным агентом? Ее вечный нажим: «Quand est-ce que tu pars? Vers quelle heure?»[42] — «Почему бы тебе не спросить своих друзей в Сопротивлении? Они знают расписание приливов лучше нас». За этим следуют слезы, раздирающие сердце рыдания, неожиданный взрыв ярости: «Tu est méchant, méchant, méchant!»[43] Смазанная косметика, сопливый нос — все принадлежности страдания.
С другой стороны, почему она не получила по почте один из тех миниатюрных гробиков, как ее подруги? Почему же Симона тоже его не получила? Ее жалобный молящий взгляд: настоящий или фальшивый? Ее усталое и мрачное выражение лица: все это притворство? Никто не смог бы сыграть так хорошо — или все-таки смог бы?
Я мысленно увидел низкую, широкую кровать, претенциозный узор роз на потолке, отделанные бахромой шторы. Я почувствовал сухую и благоухающую кожу Симоны. Симона никогда не потела. Как она любила свое ладное, изящное тело — как она двигалась, постоянно ощущая саму себя…