Особенно Мшщую повесть показалась удивительной; он смотрел на Брохоцкого, как на радугу, и от восхищения перекрестился.
– Только фанатичные воины порождают таких чудовищ, – сказал он, – будь что будет, но чтобы юноша благородного рода добровольно добивался такого хищного существа и шёл на очевидную гибель – это особенная вещь. Такие безумные не для жены созданы.
Говорили они о том долго, пани Носкова, тем не менее, покачивала головой и за собственный пол ей, видимо, было стыдно. Наконец дали знать об ужине, очень скромном, состоящем из крупника и каши, потому что и на панских столах того времени в будни редко что другое давали, а на дворе короля Ягайлы деликатесом служили маринованные огурцы и капуста. Потом жена пошла следить за пирогами, предназначенными для Сочельника, которые по сей день сохранили свою форму, напоминающую ребёнка, завёрнутого в пелёнки, для празднования дня Рождества Спасителя.
В то время также калач той же формы ставили на Рождество; для каждого стола его пекли все хозяйки. Брохоцкий ходил от окна к окну, высматривая недавно выпавший снег, чтобы завтра ещё попробовать поохотиться, а вдруг кабана удасться достать к празднику, но снега ещё видать не было. Канун праздника все вплоть до звёзд сохраняли строгий пост, ничего не беря в рот. Были такие, что и к капле воды притронуться не смели, пока на небе не показывалась звезда.
Мороз в этот день ещё крепчал, снег не выпал, только иней покрыл деревья бриллиантами; пан Анджей сидел у камина, когда около полудня мальчик дал ему знать, что какой-то немец прибыл и просится к нему.
В сенях стоял дрожащий Дингейм, а худая и очень уставшая лошадь с опущенной головой, привязанная к колышку на дворе, с саквами при седле, сильно дышала. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться, что надежду на выкуп с собой не привёз, но слово сдержал.
– Вот разговор о волке, а волк из-за забора! – воскликнул, смеясь, увидев его, староста, и протянул ему руку.
– Ну, вы, ваша милость, это прекрасно, могу я вас поздравить??
Не понял Куно, хотя догадался, что его об успехе сватовства спрашивали.
– Что же сталось с вашей девкой? – добавил Брохоцкий, смотря ему в глаза.
Парень опустил голову, вздохнул и ничего не ответил. Более было не о чем спрашивать.
– Благодари Господа Бога! – сказал Брохоцкий. – Тем временем, прежде чем что-нибудь будет, комнату тебе прикажу тёплую дать, отдохни себе, позже поговорим, что предпримем дальше.
Неожиданный этот гость, прибывший в самый канун Божьего Рождества, во всех пробудил великий интерес, начиная с челяди даже до хозяйки и дочек. Когда потом появился он вечером достаточно бедно одетый в комнате, в которой уже все собрались, нарядившись, как пристало в праздник, пробудил почти сострадание даже у тех, у которых каждый немец вызывал отвращение. Он выглядел бедно и покорно.
Он сверх всяких слов показался всем грустным, а, как пленник, держался всегда с краю и, с языком будучи также мало освоенным, больше глазами, чем устами мог разговаривать. Развлекал его только один староста, который столько же знал по-немецки, что тот по-польски; но с языком обходились по-солдатски, не делая чрезмерного старания. Говорил как умел, плохо, но смело.
Видно, в немецком обычае этот день праздновали иначе, потому что пленник и к сену на столе, и к снопу в углу, и к особенным блюдам этого дня пристально присматривался, а деревенские вечерние забавы, это сопровождающие, колядки, песни, люди, переодетые в животных, обсыпание зерном, звезда, с которой ксендз с органистом пришли – всё это приводило его в великое изумление. Когда поздно ещё сидели, забавляясь кружками, у пустого, засыпанного сеном стола, Дингейм, которому было это чуждо и неприятно, исчез, поднявшись в свою комнату.
Начали, таким образом, разговор о нём и о его судьбе. Староста знал только о том, что девушку он не получил, ибо была она уже крестоносной монашкой.
– То и лучше, – сказал Мшщуй, – ей это как раз подобает, больше, чем женой быть и у кудели сидеть.
– А с пленником, – прибавил Брохоцкий, – не вижу иного совета, только откормить его, чтобы где по дороге не сдох, и в свет его отпустить, пусть себе счастья ищет. Город придёт выкуп за него уплатить, но сделаю это от сердца, потому что жаль мне сироту, хоть немчика.
Мшщуй подтвердил.
– Так следует взять с него только слово, что против нас биться не будет, несколько грошей дать и пусть себе идёт.