Пляска Бледных

— Я спасу тебя, — наконец сказала Дарина. — Помогу тебе защититься от чудищ.

Та ей, разумеется, не поверила, но приняла поддержку и молча сидела рядом, позволяя обнимать себя. За окном стояла глубокая беспросветная ночь и сильный ливень хлестал по окнам. Дарина так боялась вернуться сюда, потому что помнила все чувства, полнившие её. Ни при каких обстоятельствах не желала вспоминать ни о Михаиле, ни о его проклятой спальне, где каждый угол пропитан ложью, а квартира — рукотворными чудищами на потеху парню. Но вместо всего, что могло бы быть, она встретила себя. Себя, только что пережившую весь этот ужас и ещё не знающую, что её ждёт впереди. Себя, которая всё ещё видит химеры своего подсознания и слышит странные голоса в голове, которая не способна контролировать свои силы и эмоции и находится на пике ярости, порождённой паникой. Она боялась этой встречи, потому что не знала, как она сама отнесётся к себе взрослой. И вот, сидят вместе, курят, молчат, улыбаются. Сзади валяется избитое тело существа, которое получило по заслугам и больше никогда не появится в их жизни. Благо, у парня действительно хватило мозгов не преследовать Дарину, и он решил раз и навсегда от неё отстать.

Чудища внутри не так страшны, если там же, в глубине души и на гранях сознания существует та сила, что любит тебя, тебя от них защищает. Луч ли света, субличность — не важно, главное — знать, что, по крайней мере, один человек тебя любит — ты сама. Никто не поможет тебе лучше, никто не знает тебя так же хорошо, как ты. И ты должна поддерживать себя, потому что все остальные — всё равно, как бы близки они ни были, остаются чужими.

Эти слова сказала себе Дарина прежде, чем попрощаться с собой — и, докурив, покинула спальню, удалившись в синеву окна, из которого пришла. Встреча со своими страхами оказалась куда легче, нежели она предполагала.

Она снова оказалась в галерее картин, и в рамах вместо полотен плясали огни. Девушку бросило в жар, сердце забилось в испуге. За спиной она услышала громкий рёв, и в ужасе оглянулась, видя перед собой пару пылающих глаз и разинутую пасть: на неё наступал Старый Пёс. Медленно, почти в развалку, он подбирался к своей жертве, наконец, настигнув её.

Дарина сжалась, аккуратно отступая назад, осознавая, что за спиной лишь горящая стена. Бежать больше некуда, и кошмар грядёт.

***

Память — изменчивая и причудливая, сохраняет, но ничего не показывает. Или — показывает ровно в той форме, в которой это выгодно сознанию. Сильфа, Гертра и Орне были слишком долго оторваны от реального мира, так долго, что совсем потеряли счёт времени. Никто из них не может с уверенностью назвать ту самую точку невозврата, когда они оказались в Карпе.

Во-первых, это случилось слишком давно. Во-вторых, в Меке Забвения всегда находились окна, что позволяли наблюдать за своим миром, и дети могли видеть родные места, которые живут и процветают без них, и реальные воспоминания наслаивались на образы увиденного. В-третьих, и Сильфа, и Гертра слишком много и часто забирали воспоминания парня о его жизни, так что теперь восстановить истинную картину при всём желании просто не представлялось возможным. Но, погружаясь в воспоминания брата, Сильфа точно знала самое важное: он стал таким, чтобы защитить их всех. Подойдя к мальчику у костра, она села подле него, обняла за голову и притянула к себе. Их окутала тёплая тьма — и девушка обнаружила себя стоящей в тускло освещённой комнате: длинный тюремный коридор со множеством дверей, и за каждой из них — пыточная. За стенами раздавались крики, стоны, мольбы о пощаде. Слышался запах палёной кожи и тухлого мяса, вонь испражнений и гниющих тел, сдобренный ароматом пряностей и тлеющего ладана.

Поморщившись, Сильфа пошла дальше, к главной двери в конце, за которой находилась комната хозяина пыточной. Там, за столом, сидел её брат. В аккуратном тёмном костюме священника, в вычищенных чёрных туфлях и с маленьким крестиком, с зачёсанными и уложенными волосами, он, как никогда, напоминал ученика святого отца, юного палача, что яростно карает всех неугодных грешников во имя своих услад. Его глаза блестели, а на устах играла улыбка. Парень приподнялся, приветственно кивнул и пригласил сесть напротив, опустился на своё место, потирая ладони.

— Здравствуй, сестра, — наконец сказал он.

— Здравствуй, брат, — спокойно ответила Сильфа. — Можно курить?

— Да, пожалуйста, — ответил он, протянув ей пачку, подставив пепельницу в форме черепа на кипу бумаг, что лежала перед ним.

— Знатные хоромы, — призналась девушка, затянувшись и кивнув в сторону двери. — Доволен?

Тот усмехнулся, покачал головой.

— Некоторые камеры всё ещё пустуют, а в целом — да, всё идёт своим чередом. Подумать только, а ведь такие же палаты будут в нашем родном городе. Или даже уже есть, я трудно вспоминаю. Их хозяева в чёрных формах и под коричневыми и красными знамёнами. Всем воздали за те грехи, которые сами же для них придумали. Только у меня это здесь, а у них — там. Забавно, не правда ли?

— Именно для таких Темницы и придуманы, — парировала Сильфа. — Химера одного не должна становиться мечтой многих.

— Скажи это тем, кто строчит отчёты для терапевта, но вместо истинного получателя идёт в издательство и получает деньги за свои же психозы, — усмехнулся парень, стряхивая пепел. — Ты же сама понимаешь, каким мерзким и циничным ремеслом занимаешься. Разве не противно?

Говорил он ровно, держался спокойно, если не надменно: сам всё это возвёл, сам всё создал и наладил. Она у него в гостях не по собственной воле, но по его милости и по её же нужде, и оба собеседника понимали это.

Сильфа в ответ только усмехнулась и покачала головой. Ей было одновременно и смешно и горько от того, что видит.