Машина неизвестного старика

22
18
20
22
24
26
28
30

Под балкончиком расплющился на воде плоскодонный туземный дощаник, груженый плодами. На корме нагие фигуры сидят, охватив руками колени, вокруг очага. Огонь мажет кровью нахмуренные лица, подчеркивает белки влажных глаз. Длинные огненные руки ложатся на воду, гладят выпуклый борт парохода. И как раз в полосе света висит над бездной, над чем-то возится стройная фигура в матросской рубашке, с сильным загорелым затылком.

Штурман перегнулся через решетку, окликнул:

— Янсон!

— Есть!..

— Ты что там копаешься? Иллюминатор? Готово?

— Так точно.

— Поди-ка сюда.

— Есть!

Матрос подергал за невидимый линь, подтянулся, змеей пополз вверх, перемахнул на руках через фальшборт, вытянулся перед столиком.

— Вот, Янсон, барыня тобой интересуется.

Изящная собеседница укоризненно повернулась к штурману.

— Василий Степаныч! Я вовсе не хотела отрывать… молодого человека от работы. Просто испугалась… Вы работали в такой опасной позе.

Стройный матрос повел глазом на лицо говорившей. Ответил не сразу, странно-холодно, с заметным акцентом:

— Покорно благодарю, барыня. Эта работа ничего… Пустяки.

— Все-таки… Вы прежде не служили в цирке?

Матрос выдержал паузу, еще более долгую, вздрогнул углами резко очерченных губ, возразил спокойно:

— Никак нет, не служил. Я с детства на море.

Пассажирка с беспомощным видом повернулась к штурману. Видимо, не знала, чем кончить беседу с этим жилистым эквилибристом, вблизи таким заурядным и вместе странным; взялась было за неразлучный спасительный портфельчик, нерешительно порылась в нем. Внезапно встретившись взглядом с невозмутимым матросом, растерянно щелкнула замочком. Вдруг придвинула столик, потянула из бокальчика чайную розу с длинным стеблем.

— Вот вам… приз!

— Бери, бери, чего же ты… — поддержал штурман. — Ишь, лапы-то трясутся. Опять наханжился на берегу? Можешь идти.