— Но, Луиза, ведь твоя мама права: ты действительно учишься плохо и относительно домашних держишь себя далеко не так, как следует.
Луиза взглянула на свою собеседницу сердитыми глазами.
— Это тебя не касается, — крикнула она с досады, — я не хочу слушать ни чьих советов, ни чьих нравоучений; в пансион, конечно, поеду, потому что не ехать нельзя, но поеду не иначе, как с этой куклой.
— То есть как с этой куклой, я не понимаю, ведь она же не твоя?
Луиза дрожащими руками схватила меня со скамейки и в один миг спрятала под тальмочку13.
— Что ты делаешь? — старалась остановить ее подруга.
— С этой минуты кукла принадлежит мне, — отозвалась Луиза.
— Но ведь брать чужое грешно, опомнись, тебе самой после будет стыдно; сейчас же, сию минуту, положи куклу на место, или я прямо пойду к той девочке, которой она принадлежит, и расскажу все.
— Ты этого не сделаешь.
— Сделаю, честное слово, сделаю.
— Тогда я скажу, что ты сама хотела унести куклу, но я не допустила и взяла ее спрятать для того чтобы вернуть потом.
— Луиза, перестань, опомнись!
Но Луиза больше не могла слышать слов подруги: крепко прижав меня к себе и стараясь закрыть полою, она пустилась бежать вперед без оглядки.
Глава восьмая
В пансионе
Дом, в котором жила маленькая Луиза со своими родителями, должно быть, находился очень близко от сквера, потому что я не успела опомниться, как уже очутилась в комнате и лежала в длинной картонке, сунутой в ящик высокого комода.
Что касается Луизы, то она сейчас же куда-то скрылась и вплоть до самого вечера не возвращалась.
Я оставалась одна в темноте, одна со своими печальными думами, и в полной неизвестности относительно будущего.
Но вот, наконец, послышались сначала чьи-то шаги, затем голоса, и затем дверь отворилась, и я увидела сквозь замочную скважину высокую пожилую даму, должно быть, мать Луизы, а за нею и саму Луизу, лицо которой было заплакано.
— Неужели завтра утром надо ехать? — сказала она упавшим голосом.