Гелимадоэ

Она была явно не в духе. Не придав этому значения, я оперся спиной о косяк и спросил, как дела у жены фокусника.

— Боже, — с досадой вздохнула она, — и ты про то же? Думаешь, ты первый справляешься у меня об этой женщине? Милок, таких было без счету! Соседи уже два раза присылали служанку, а булочница явилась самолично. Столько шума из-за одного пациента! Да еще из-за кого? Из-за комедиантки, побродяжки. Любопытно знать, если бы я упала в обморок, хоть кто-нибудь заметил бы это? А чем я хуже нее?

Я промолчал, ибо слишком хорошо знал Гелену, и понял, что сегодня от нее ничего не добьешься. Она была преисполнена своей странной зависти. Я лишь крепче прижал к боку грозившие рассыпаться книги и медленно побрел в прихожую.

— Вот-вот, — насмешливо бросила мне вслед Гелена, — ступай-ка на кухню к Доре, она там как раз одна. Можете с ней в свое удовольствие болтать о вчерашнем представлении. Она, как и ты, только тем и занята. Тут вы снюхаетесь!

— Барышня Дора, — войдя, спросил я с самой умильной из своих улыбок, — как вам понравилось вчерашнее представление?

Она повернулась ко мне от плиты и окинула меня таким равнодушным взглядом, что я похолодел и вмиг растерял все свое ребяческое любопытство.

— Барышня Дора, — нерешительно продолжал я упавшим голосом, — это было так красиво, когда вы сидели на сцене, а голуби ворковали у вас на плечах.

— Да? — язвительно отозвалась она. — А почему именно ты пришел мне сообщить об этом? Кто тебя сюда подослал? Гелена? Лида?

Смутясь, я смиренно объяснял ей, что пришел по своей воле и никто меня не подсылал. И с чего бы это меня подсылать?

— Так подумалось, — угрюмо промолвила она. — И что я им сделала? Только рассказала, как это было замечательно. А они все ополчились против меня, даже эта малявка. Уверяли, будто я была смешна. Глупые! Они завидовали мне, понимаешь? Боже мой! И вот сегодня я опять кручусь на кухне среди кастрюль. А завтра буду окапывать яблони. Потом подойдет дежурство на конюшне. После конюшни фельдшерский халат. Словно в заколдованном круге. Да и в самом деле, ведь это вертится тот бумажный круг в папиной амбулатории. — Внезапно она накинулась на меня: — Разве ты не видишь, что я занята? Пожалуйста, оставь меня в покое!

— Барышня Дора, — униженно извинялся я, стремясь продлить для себя эти минуты, — я не хотел раздражать вас, думал, что вы тоже восхищены вчерашним представлением и у нас есть о чем потолковать.

— Вот как, ты пришел со мной потолковать! — передразнила она меня. — И о чем это важном, прости меня, с тобой можно толковать? Ах ты, дитятко! Уж не хочешь ли, чтобы я открыла тебе свою душу? Лучше оставь эту мысль, не то как бы голова не закружилась. Выпучишь от ужаса глаза и удерешь к своей маменьке. Так вот, Дора Ганзелинова решила, что для нее блеснул лучик надежды. Всю свою жизнь краешка счастья не видела, а тут оно вдруг ей улыбнулось. И комедия пришлась ей по вкусу. Она с превеликим удовольствием играла бы и дальше в этой комедии, пошлой и лживой. Хоть каждый день восседала бы на потеху публике среди павлиньих перьев и бумажных роз. Ей это интереснее, чем беспросветный благородный труд. Но бедная Дора должна довольствоваться лопатой, метлой и деревянными башмаками для работы в хлеву. Вата с запекшимся гноем куда прекраснее, добродетель — куда почетнее. Невезучий ты! Надо же было тебе явиться как раз в ту минуту, когда у меня так тоскливо на душе и так жалко себя. Не подумай, то это я тебе говорю — я обращаюсь к своим кастрюлям и крышкам. Я говорю — довольно уж я вокруг нас наплясалась, сыта по горло! Ух! Свет широк! Помнишь, как ты рассказывал мне о странствиях своего глупого дяди моряка? Он бы мог, но не хочет. Я бы хотела, да не могу. Я приколочена к этому месту, как на крыше тесина. Буду здесь жить долго, пока не сгнию заживо.

Я смотрел на нее со сладостным волнением. Душу мою переполняло блаженство. Давно уже Дора не говорила со мной столь открыто, столь доверительно! И как прекрасно была она с пылающим от гнева лицом, сверкающими глазами и бурно вздымающейся грудью! Я пожирал ее взглядом.

— Пройдет еще лет пять, я утихомирюсь, пыл мои угаснет, — грустно прошептала она. — Превращусь в покорное, всегда улыбающееся существо, как наша Мария, или тихое и задумчивое, как Лида, распрощаюсь с мечтами, желаниями. Стану жить на манер часов: их завели, они идут себе да идут. Самым прекрасным событием за день станет для меня выезд к пациентам, самым незабываемым воспоминанием — чистка хлева. Чего ты на меня так уставился?

— Ах, — вырвалось у меня, — я вас так хорошо понимаю!

— Он меня понимает! — истерически захохотала она. — Боже мой, нашелся все же человек, который меня понимает! Юный господин с городской площади, почтивший меня своим благосклонным сочувствием. И не стыдно тебе, глупец, оскорблять даму сочувствием? Вот именно, ты и не подозреваешь, что я тоже дама!

Я опустил голову. Горечь опять снедала мне душу. Одно недоразумение нагромождалось на другое. Я совершил ошибку, сказав, что я ее понимаю. Нельзя ли это как-нибудь исправить? Я взглянул на нее с мольбой и произнес, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно тверже:

— Барышня Дора, вам я не смею сочувствовать. Однако искренне сочувствую жене фокусника, у которой так неожиданно открылось кровохарканье. Я и пришел к вам как раз затем, чтобы спросить про ее самочувствие. Скажите мне, будьте добры, и я пойду домой. Я вижу, у вас много работы, я не стану вас больше отвлекать.

Что я наделал! Вконец все испортил. Только подлил масла в огонь.

— А, вот оно что! — взвилась Дора. — Ты пришел разузнать про мисс Агу? Как же это я сразу не догадалась? Ах ты, глупый, безмозглый утенок! Ты беспокоишься об этой смешной пигалице, о разнаряженном в красный бархат скелете, что теперь кончает свои дни в больнице? Плохи ее дела, милок, совсем плохи. Близок ее последний час. Можешь спросить у отца. Нет, вы посмотрите на него! Кто бы мог подумать? Его чувствительное сердце разрывается от горя при виде этой бесстыжей замухрышки, этой омерзительной больной кокетки! Ну, так вот что я тебе скажу: она меня не интересует, ни настолечко. Запомни — мне нет до нее дела! Таких, как она, уже много докашлялось! И знаешь что, притворщик и лгун, нечего приставать ко мне со своими лицемерными вопросами! Катись-ка отсюда! — Она побагровела и вся затряслась от ярости. — Катись отсюда, глупый господский сыночек! — И, видя, что я еще колеблюсь, взмахнула ковшиком с горячей водой, чудом не обдав меня кипятком.